Повести и рассказы

Иван через улицу прямо по грязи протопал, обходить некогда. И — прямиком — к дому Андрея Григорьича.

А тот, как по заказу, идет навстречу и несет на руках грудного своего Мишку.

Иван запыхался, торопится дух перевести: «Андрей Григорьич, я к вам!» Андрей Григорьич взглянул куда-то поверх Ивановой головы и будто не слышал, что ему говорят.

— Ваня, будь друг, подержи Мишку, я до конторы добегу, а то председатель уедет.

И, сунув Ивану в растопыренные руки тяжелого Мишку, Андрей Григорьич побежал к конторе.

Иван первый раз держал на руках маленького, но приспособился сразу, и, как видно, Мишке на руках у него было не худо, потому что он лежал молча, зыркал на Ивана бессмысленными голубыми глазками и торопил куда-то свою соску. Временами Мишка шумно вздыхал из глубины одеяла. Тогда Иван наклонялся к нему и гукал.

Время шло. Андрей Григорьич не появлялся.

«Не забыл бы про меня, — с тревогой подумал Иван, но тут же разумно решил: — Про Мишку небось не забудет».

Иван покачивал Мишку и готовился сказать Андрею Григорьичу свое дело, сказать коротко, ясно, твердо. Прикидывал слова: «Оставьте меня в интернате, пожалуйста, оставьте».

Уверенности в благополучном исходе у Ивана не было, но, чтобы отогнать от себя худые мысли, он представил, как Андрей Григорьич скажет ему в ответ: «Будем соображать. Непросто, но будем соображать». Так, бывало, он говорил, когда его просили о чем-нибудь трудном.

Между тем мимо шли люди, и каждый норовил зацепить Ивана. Цепляли добродушно, но Иван тоже за словом в карман не лез, знал закон: раз смолчишь — сядут и поедут.

— Люди добрые! — восклицали одни. — Моторихин в няньках ходит! Сколько платят, Ваня?

— Харчи готовые, а деньги новые, — отвечал Иван как можно веселей.

— Рановато семьей обзавелся! — говорили другие.

— Мы передовые, — замечал Иван, не забывая тихонько покачивать Мишку, которому это качанье нравилось.

— Мужик, бабьим делом занялся! — гоготали третьи.

— Теперь баб нет — все женщины, — наставительно говорил Иван.

А вообще-то, приятного мало — стоять на виду у всей улицы с Мишкой на руках.

— Вань, чей это у тебя? Андрея Григорьича, да? Какой халёсенький! — верещали девчонки, вытягивая шеи и норовя достать пальцем до Мишкиного носа.

— Но! — угрожающе говорил Иван и отворачивал Мишку от девчонок. — Тише галдеть-то. Человек спит.

Из-за этих девчонок он и не заметил, как к конторе подъехал газик. Услышал только — зовут: «Ваня! Моторихин!»

Обернулся. Андрей Григорьич из машины машет ему рукой и кричит:

— Вань, отнеси Мишку домой! Я срочно, по делу!

И уехал с председателем.

Ну вот, вся подготовка даром.

Обида прощекотала по самому сердцу: всем на него наплевать. Даже Андрею Григорьичу.

Иван отнес Мишку в дом, сдал с рук на руки, получил спасибо и, когда вышел за калитку, увидел мать. Она быстрыми шагами шла по улице — прямо к нему.

Иван бросился к Андрею Григорьичу в огород, перелез через изгородь и задами побежал вдоль реки.

Бежал, куда ноги вели. А вели они в школу.

— Да что ты, Моторихин, нет никого, куда ты?!

Техничка тетя Ганя и глазом не успела моргнуть, как был он уже на втором этаже. Вбежал в свой класс, сел, тупо уставился на доску, где дежурный забыл стереть число — «пятнадцатое октября», — и так сидел, сам не зная сколько, ни о чем не думая, иногда лишь вспыхивая: «Не поеду! Пускай силком тащат!»

Сколько так просидел — полчаса, час — неизвестно. Потом услышал шаги. Понял — сюда. В класс вошел Андрей Григорьич. За ним — мать.

— Вот ты где, издеватель! Марш домой!

Андрей Григорьич зорко глянул на Ивана, увидел, как тот набычился весь, как ухватился за край парты, даже пальцы побелели.

Андрей Григорьич сказал:

— Вы, Надежда Егоровна, идите домой, а я с Ваней поговорю.

— Не поеду! — сказал Иван.

— Не слушайте его! — закричала мать. — Ему слово не дано! Несовершенный еще! Мал выступать! Поедет куда надо! Школы везде одинаковые!

— Идите, идите Надежда Егоровна, — спокойно, будто ничего не случилось, повторил Андрей Григорьич.

Как только мать вышла, Иван поднял голову:

— Не поеду!

Андрей Григорьич не ответил, грузно сел за парту. Иван искоса, выжидающе смотрел на директора школы, видел его широкоскулое загорелое лицо, растрепанную кудрявую голову, где поблескивали седые волоски; голубые глаза, которые умели вспыхивать таким неожиданным мальчишеским блеском, когда директор хватал подвернувшийся ему мяч и посылал его в поле. Сейчас эти глаза были усталые и вроде даже не голубые.