Повести и рассказы

Между временем создания трилогии и описанными в ней событиями лежала огромная временная дистанция: больше двухсот лет. Сенкевич-художник придавал этому большое значение. В изображении прошлого, в оценках, которые дают ему герои и повествователь, находит свое проявление, а подчас и доминирует, мировосприятие, характерное для людей XVII века, такое, каким оно представлялось Сенкевичу. Стремясь избежать модернизации изображения, внутренний мир героев трилогии писатель рисовал, исключая какую бы то ни было усложненность. Нравственные заповеди шляхтича давно минувшего столетия, тогдашнее понимание долга сводились в психике героев к простейшим наказам: будь добрым католиком, храни верность отчизне, врагов ее руби беспощадно, служи благородным дамам, не нарушай клятв. Реальный XVII век, каким мы знаем его из истории и литературы (конечно, в гораздо большем объеме, чем мог знать Сенкевич), был в ряде отношений и интереснее и сложнее: знал духовные искания, сомнения, вероисповедные споры, умел рассуждать критически. Для Сенкевича, который обращался прежде всего к читательскому воображению и чувству, первейшим литературным источником были многочисленные в XVII веке шляхетские мемуары (среди которых выделялись образностью, яркостью языка знаменитые «Записки» Яна Хризостома Пасека, использованные автором трилогии и как бесценный кладезь сведений, и как эталон стиля). Рассказ в трилогии ведется от автора. Повествователь не "персонифицирован, имени и биографии не имеет. Но пожелай мы его себе представить, он был бы нами определен скорее всего как человек того же времени. Ибо почти нигде он не выдает, что знает свершившееся спустя столетия, и не отмежевывается от сотворяемого им мира.

Сенкевич не хотел вместе с тем, чтобы читатель смотрел на его героев свысока. Он дал им перевес над современниками в цельности характеров, в силе и непосредственности чувства. Его персонажи влюбляются с первого взгляда, легко ссорятся и так же легко примиряются, бросаются друг другу в объятия и обнажают сабли. Это люди давнего, невозвратимого времени —  не питомцы сухого и сдержанного промышленного века. Писатель хорошо знал, что делает, когда, создавая героев, использовал мотивы фольклора, отразившие вековую мечту о человеческом совершенстве. Подобно тому, как странствующий герой сказки пользуется помощью славных молодцев, Скшетуский, главный герой романа «Огнем и мечом», оказывается рядом с феноменальным силачом Подбипяткой (который орудует сказочных размеров мечом), несравненным мастером клинка Володыёвским, бесподобным хитрецом Заглобой. (Читатели романа подмечали, впрочем, в этой четверке и сходство со славными мушкетерами Александра Дюма). Да и основной сюжет исторических романов Сенкевича, безошибочно рассчитанный на читательское сочувствие —  поиски героем пропавшей возлюбленной,—  восходит не только к Вальтеру Скотту, но и к сказкам, персонажи которых (по собственному легкомыслию или из-за происков злых сил) теряют своих красавиц и вновь находят их после страданий и подвигов, после долгого хождения по мукам.

Гиперболизированы —  в духе народного эпоса —  и чувства, и деяния героев. Любопытно, что в период работы над «Потопом» Сенкевич просил прислать ему «Записки» Пасека и перевод «Илиады», сделав такое признание: «Вторую из этих книг я постоянно и каждый раз читаю, когда работаю над каким-либо крупным произведением».

А с другой стороны, далекий век в изображении Сенкевича страшен и жесток. Потоками льется кровь. Горят села и города. Свершаются мучительные казни (со всеми подробностями рассказано в «Пане Володыёвском», как умирает на колу сын Тугай-бея). Война не щадит слабых и безвинных: их грабят, убивают, отдают в рабство. Жизнь человеческая перестает иметь цену.

Польское государство XVII века было шляхетским. Еще ранее шляхта завоевала полноту политических прав, формальное внутрисословное равенство, которое из-за имущественных различий было, конечно, фикцией (что хорошо показано в трилогии). Шляхтичами были и богатейший магнат, и его слуга, и однодворец-землепашец. Общими были презрение к «хаму» —  мужику, к иноверцам и иноземцам, вера в исключительность Речи Посполитой. Как раз в то время утвердилась доктрина «шляхты-народа», согласно которой принадлежность к народу была привилегией только