Индейцы, которых мы иногда встречали, отличались от степных сородичей большей разрозненностью и дикостью. Вид белых людей пробуждал в них страх, смешанный с жаждой крови. Они казались еще более свирепыми, чем их братья из Небраски; были они рослые, темнокожие, с широкими ноздрями, и бегающий взгляд делал их похожими па диких зверей в клетке. Движения их также отличались почти звериным проворством и настороженностью. Разговаривая, они прикасались большим пальцем к своим щекам, размалеванным белыми и голубыми полосами. Их оружие состояло из топоров и луков, изготовленных из твердого горного шиповника, и луки были такие тугие, что у моих людей не хватало сил натянуть тетиву. Дикари эти при большей численности могли быть весьма опасны, так как отличались неукротимой жестокостью. К счастью, они были очень немногочисленны и самый большой отряд, встреченный нами, не превышал пятнадцати воинов. Называли они себя Табегаучи, Вемипучи и Ямпасы. Метис наш Вихита, хотя и разбирался в индейских наречиях, совершенно не понимал их языка, поэтому мы никак не могли взять в толк, отчего все они, указывая на Скалистые горы, а потом на нас, сжимали в кулак и раскрывали руки, словно показывая нам на пальцах какое-то число.
Дорога становилась такой трудной, что мы едва делали по пятнадцати миль в день, затратив огромные усилия. Лошади, менее выносливые, чем мулы, и более привередливые в еде, начали падать; люди, целыми днями подтягивая повозки на веревках наравне с мулами или поддерживая повозки в опасных местах, обессилели. Постепенно у более слабых стало проявляться недовольство; несколько человек заболело костной болезнью, а у одного от натуги хлынула изо рта кровь, и он умер в три дня, проклиная минуту, когда ему пришла в голову мысль покинуть нью-йоркский порт. Были мы тогда на самом тяжелом участке пути, близ небольшой реки, называемой индейцами Кайова. Здесь не было таких высоких скал, как на восточной границе Колорадо, но весь край, насколько мог охватить взгляд, был усеян большими и малыми глыбами, беспорядочно набросанными одна на другую торчком или плашмя. Эти глыбы напоминали разрушенные кладбища с вывороченными надгробиями. Поистине то были «злые земли» Колорадо, подобные тем, что простираются на севере Небраски. С величайшим трудом мы выбрались оттуда после целой недоли мучений.
Остановились мы только у подножья Скалистых гор.
Страх охватывал меня, когда я смотрел вблизи на этот окутанный туманами гранитный мир, с гребнями, которые теряются в вечных снегах за облаками. Безмолвное величие каменных громад давило меня, и я склонялся перед творцом, моля его, чтобы он дал мне провести через эти бесконечные стены мои повозки, моих людей и мою любимую жену. После молитвы я смелей углубился в ущелья и проходы, и они сомкнулись за нами, отрезав нас от остального мира. Над нами небо, в нем кружится несколько орлов, а вокруг лишь гранит — настоящий лабиринт проходов, арок, ущелий, расселин, пропастей, башен, безмолвных зданий и исполинских, охваченных сном залов. Такая там торжественность и душа пребывает под таким каменным гнетом, что человек, сам не зная почему, начинает говорить шепотом. Ему чудится, что дорога перед ним то и дело замыкается, что некий голос говорит ему: «Не ходи дальше, ибо там уже прохода нет!» Чудится ему, что он нарушает некую тайну, на которую положил печать сам бог. Ночью, когда эти отвесные громады чернели, как траурное покрывало, и луна набрасывала серебряную печальную вуаль на их гребни, когда из «смеющихся вод» подымались какие-то странные тени, дрожь пробирала самых закаленных искателей приключений. Целые часы мы проводили у костров, с суеверным ужасом всматриваясь в черные, освещенные кровавыми отблесками провалы, будто ожидая, что вот-вот из них покажется нечто жуткое.