Повести и рассказы

Яблонька склонилась над ними, и усеянная цветами земля обвевала их ночной свежестью. Все на свете сдвинулось с места, пошло вверх тормашками — что-то утратило всякий смысл, всякую логику, другое, наоборот, приобрело неожиданную целесообразность. Эта синяя ночь, и цветы, и этот неумолчный соловьиный щелк, и кипучее весеннее брожение в садах — все сейчас ранило их душу, все утратило прежний смысл, и они чувствовали, что теперь и самим им жить нужно по-новому.

— Как ты думаешь, Надя, Костя вернется? — спрашивала сестру Варвара Григорьевна.

— Не знаю, не знаю, ничего не знаю!.. Знаю только одно, что он выполнит ее завещание…

— Почему она только ему завещала?.. Почему, Надя?.. Почему нам не завещала?..

— Не знаю, Варя… Но разве мы тоже не выполним ее завещание?..

— Выполним, — шептала тетя Варя, — мы тоже выполним…

— Разве не могло бы все быть иначе, — говорила Надежда Григорьевна. — Совсем иначе… Чтоб мы сидели вот так же, а она возвращалась от друзей… Тихо вошла в сад, сорвала розу…

Вдруг поблизости в самом деле послышался легкий шорох.

Сестры испуганно вскочили.

— Здравствуйте!

Перед ними, улыбаясь, стояла Веснянка. У Надежды Григорьевны перехватило дыхание.

— Кто это? — с трудом выговорила тетя Варя.

— Разве вы меня не узнаете? — непринужденно заговорила девушка, сдерживая улыбку. — Это же я, та, что сидела у вас в погребе.

Тетя Варя подошла к Веснянке и внимательно оглядела ее с головы до ног: босая, в короткой юбочке… с прутиком вербы в руке. Запах болотных трав, степной полыни, казалось, принесла с собой девушка.

— Ты откуда? — наконец спросила тетя Варя.

— Из эшелона, — шмыгая острым носом, ответила Веснянка.

— Из какого эшелона?

— Разве вы не слыхали? Нас же партизаны отбили около Яресек. Говорят, у них командиром сам секретарь обкома. Как налетели из лесу, и с той стороны, и с этой!.. Охрану перестреляли, паровоз под откос, а нам скомандовали: бегите! Мы кто куда — по лесам! Волюшка вольная!

— И дома еще не была?

— Нет. Прямо к вам. Мне Ляля наказывала, как только вернусь, к вам забежать.

— Где ты видела Лялю? — встрепенулась Надежда Григорьевна.

— Мы в одной камере сидели. Когда нас выводили на станцию, она мне наказала. А их оставили в тюрьме, всех шестерых…

— Как она себя чувствовала? — опять спросила Надежда Григорьевна, замирая.

— Вы за нее не волнуйтесь: жива, здорова и унывать не собирается. Она, наверное, в следующий эшелон попадет — их тоже отобьют. Леса прямо гудят от партизан!..

Женщины молчали, сдерживая рыдания. Врожденное материнское чувство подсказывало им, что этой девочке не надо говорить о казни.

— Какая она была в последний раз… когда ты ее видела? — спросила после паузы мать.

— Спокойная… Знаете, такая спокойная, что мне даже как-то не по себе стало. Словно ей известно все-все, чего другие еще не знают. И смотрит… Я такого взгляда ни у кого не видела. Как будто и сквозь стены все видит. А что, к ней не пускают?

— Нет, — сказала мать.

— Напугались, потому и не пускают. Боятся восстания заключенных.

— А предательница тоже в тюрьме осталась? — спросила тетя Варя. Уже после первого Лялиного письма, в котором та сообщила об измене Корольковой, тетя Варя поклялась: едва негодяйку выпустят, она выследит ее и убьет собственными руками. — Или, быть может, эту негодяйку партизаны отбили вместе с вами?

— Ее уже не отобьют, — успокоила Веснянка. — Ей уже капут. Сама удушилась в камере.

— Как удушилась?

— Рушник на спинку кровати — и вся песня. Собаке собачья смерть.

Тетя Варя вздохнула.

— А что Ляля говорила… в последний раз? — спросила Надежда Григорьевна. — Вспомни… Ну, что-нибудь! Только не выдумывай. Хоть бы одно словечко.

Веснянка задумалась.

— Ой, как она говорила!.. Я и передать не сумею. Все чудно как-то… Словно бы и не мне, а всем говорит… Встанет ночью и ходит, ходит по камере, а потом вдруг: «Люди! Я вас приветствую. Я вас люблю…»

Надежда Григорьевна закрыла лицо руками, прислонилась к стволу. Яблонька осыпала ее холодной росой.

Тетя Варя сидела прямо на земле, скорбно прислушиваясь к темному притихшему небу.

— Уже не гудит, — сказала она как бы самой себе.

— Это не с той стороны ветер, — возразила Веснянка. — Переменится — и опять загудит.

Надежда Григорьевна, с трудом передвигаясь, подошла к девушке, положила руку ей на голову, заглянула в глаза:

— Оставайся у нас. Не уходи… Оставайся жить…

— Э, — Веснянка энергично замотала головой. — Не могу. Приходить буду, а навсегда не могу.

На заре сестры провожали Веснянку. Вышли за околицу. Осыпанные обильной росою луга казались седыми. Стоило шагнуть — и на траве оставался ярко-зеленый след.

— До чего хорошо! — воскликнула Веснянка. — Шла бы и шла, покуда сил хватит! А знаете, я уйду в леса! К партизанам подамся.

Тетя Варя и Надежда Григорьевна молча шагали рядом. Так они и шли к розовеющему востоку, а за ними в утренней синеве утопал белый Подол и вздымался высокий собор на крутой горе. В заречной голубоватой дымке утопали леса, начинавшиеся здесь и тянувшиеся вдоль Ворсклы через всю Полтавщину до Днепра.