Повести и рассказы

Началась смертельная борьба. Ее напряжение напоминало рукопашную схватку. Утром все чувствовали себя как перед боем. Вечером уставали, как бойцы, которые выдержали на протяжении дня несколько вражеских атак.

В восемь часов утра арестованных везли из тюрьмы в школу. Допрос в школе продолжался до пяти вечера. После этого их опять везли в тюрьму и размещали на ночь в камерах. Родные, выстаивая целыми днями на улице, с первого взгляда узнавали черный фургон, в котором перевозили их сыновей и дочерей. У заднего борта все в той же заученной позе сидели вооруженные мрачные конвоиры.

С каждым разом в грузовике оставалось все меньше и меньше людей. Из всей массы арестованных часть была сразу признана не имеющей непосредственного отношения к делу и переведена в концентрационный лагерь.

Кое-кого совсем отпустили, а некоторых — из самых младших — передали на биржу для отправки в Германию.

Наконец их осталось шестеро. Они очень скоро привыкли к распорядку дня, который выполнялся с неуклонной немецкой методичностью.

Подкупленный родителями тюремный переводчик «Иван Иванович» устроил так, что машина утром и вечером останавливалась на несколько минут у тюремных ворот. В это время арестованным можно было передать продукты, белье. Убийвовки принесли своей дочери даже пододеяльник и наволочки, однако Ляля взяла себе лишь несколько простыней и маленькую подушечку с вышитым цветком. На этой подушечке она любила в детстве баюкать куклу.

Эти рейсы из тюрьмы в школу и обратно были единственными светлыми минутами в жизни арестованных. Благодаря попустительству часовых, которые совершенно не обращали на них внимания, узники имели возможность разговаривать и советоваться более открыто, чем в школе, в кабинете биологии. Эти рейсы превращались в своеобразные боевые летучки, где подводились итоги дня и намечалась тактика для предстоящей встречи со следователем, выявлялись рифы и опасности. На одном из таких совещаний Ляля высказала мысль, что нужно спасти кого-нибудь из шести. Товарищи молча переглянулись между собой, каждый, возможно, подумал о себе, но взгляды всех почему-то в конце концов остановились на Ильевском. Идея, очевидно, всем понравилась, однако обсуждать ее пока что не стали.

В первые дни на допросах почти не били. А теперь все чаще конвоиры приводили от следователя под руки то одного, то другого и бросали через порог измятого, измученного, как будто побывавшего под колесами машины. Вальку били по голове обломками изуродованного радиоприемника, и его курчавый чуб свалялся в кровавую корку.

Сегодня втолкнули в биокабинет истерзанного Сапигу. Он, как старик, доплелся до своей парты, сел, свесил на грудь голову и злобно, по-солдатски, выругался, не стыдясь девушки.

— О чем спрашивали?

— Требовали назвать соучастников.

— Опять?

Потом приволокли Бориса в разорванных штанах, и Валентин, у которого было две пары брюк, стянул одну. Общими усилиями натянули на Борьку. Для него они оказались слишком широки. Борис глянул затекшими щелочками глаз и горько пошутил:

— Широки, как Черное море…

Все засмеялись.

— Что от тебя хотели?

— То же самое: назвать соучастников.

Его не спрашивали, как он пытался выкрутиться. О том, что говорили товарищи на допросах, не допытывались. Об этом узнавали по глазам. Когда кто-нибудь из них, возвращаясь от следователя, появлялся на пороге, пять пар глаз задавали один и тот же вопрос, и глаза отвечали каждый раз одно и то же.

Сережа Ильевский сидел на задней парте, задумчиво бренча петлей оторванной крышки. На белом лбу двигались тонкие стрелки бровей. По этим тонким стрелкам можно было безошибочно угадать, когда Сережка особенно сосредоточен, а иногда — и о чем именно он думает. Ему никак не удавалось скрыть свои мысли.

Сережку, как обычно, вызвали последним. Когда переводчик входил с издевательской улыбкой на лице, все знали, что он пришел за Ильевским.

— Поэт! — выкрикивал переводчик.

Сережка вначале не отзывался, но товарищи убедили его, что тут нечего стыдиться, даже наоборот. Теперь Ильевский на выкрик «поэт!» отвечал:

— Я.

Сегодня перед тем, как идти на допрос, он попрощался за руку с товарищами. В последнее время так поступали все, ибо не знали, вернутся ли с допроса живыми. Только Валентин не прощался, делал вид, что ему все нипочем, краснея и уверяя товарищей, что он живучий и от побоев не умрет.

Когда Сережку выводили, все провожали взглядом его худощавую спину в ситцевой старенькой рубашке, заправленной в брюки, его тонкую шею с глубокой ямкой посередине.