Повести и рассказы

Нам, молодым, только входящим в литературу во второй половине шестидесятых годов, казалось, что быть Олесем Гончаром ему легко и естественно, что для этого уже не требуется почти никаких усилий. Ведь уже были его «Знаменосцы», по которым и мы сдавали выпускные и вступительные экзамены, был его степной эпос «Таврии» и «Перекопа», была «Земля гудит», были его проникновенные новеллы. Мы зачитывались его новым романом «Человек и оружие», который нам, не знающим войны, открывал ее глазами наших сверстников из сороковых — добровольцев украинского студбата. Мы еще не знали, что будет так называемое «второе прочтение» войны, на которое литература бросит свои лучшие силы, что будут романы Ю. Бондарева, повести М. Алексеева, В. Быкова, Ч. Айтматова, В. Распутина, И. Чигринова… Нам уже трудно было представить родную литературу без Олеся Гончара, и мы наивно думали, что эта миссия дается ему так же естественно, как птице полет. Потом, позже, пришло понимание того, что стать Олесем Гончаром (а это произошло уже после «Знаменосцев») в чем-то было даже легче, чем оставаться им, писателем, постоянно отстаивающим не только истину, но истину в человеке. Оставаться Олесем Гончаром в большом и в малом, а самое главное, в определившем твою судьбу и человеческую сущность — в творчестве.

Недавно демобилизованный с фронта студент Днепропетровского университета в кое-как сколоченной из обломков тесной конурке сестры что-то пишет по ночам. Сегодня, когда я сызнова перечитываю первый роман Олеся Гончара, меня неотступно преследует убеждение: даже очень талантливому, чудом оставшемуся в живых человеку нужно было какое-то исключительное, редкостное озарение, какая-то мощная внутренняя вспышка, чтобы уже в конце сороковых годов написать такую книгу. Написать ее по еще во многом «заминированным», кровоточащим следам войны. Об этом мы должны помнить. Помнить, имея сегодня самую честную и самую глубокую в мире литературу о второй мировой, которую создали советские писатели. Иначе будет писать о войне в последующие годы и сам Гончар, но тогда, в сороковых, когда понятие «двадцать миллионов жизней» отдавалось пронзительно-конкретной болью в душе каждого, кто остался в живых, когда выстраданная радость победы как бы заступила сами страдания, когда все, что произошло с человечеством за пять лет войны, еще не было осмыслено, мы тогда уже имели «Знаменосцев». Произведение мощного гуманистического звучания, неистребимой веры в человека на трагическом вираже истории.

Окончилась вторая мировая война. Мир медленно приходил в себя. Мужчины сквозь сон подымали в атаку свои полки и отделения, через пол-Европы шептали своим матерям и женам слова любви, забыв о том, что мать и жена, затаив дыхание, сидят у их кровати и глазам своим не верят — живой! Мир еще не верил, что дьявольские силы обузданы, и не до конца понимал цену этому подвигу. Эту цену первой пыталась определить именно литература, Но как? Какими средствами?

Как писать о войне? Еще никогда этот вопрос не стоял перед литературой так неотвратимо остро. Ждать, пока поуляжется боль и радость, когда время очистит душу от горячности, от испепеляющего гнева? Но не унесет ли с собой навсегда что-то очень важное, это всемогущее время?

И одним из самых первых отвечает на этот вопрос еще некому не известный полтавчанин, студент из Днепропетровска, паренек с искренней, добродушной улыбкой. Увидев эту улыбку, трудно поверить, что он прошел все круги фронтового ада.

Думаю, что Олесь Гончар не искал стиля, интонации своего первого романа. Верю, что этот стиль пришел к нему сам, точнее, жил в нем, формировался от первого осмысленного общения с миром людей, среди которых он рос, формировался в условиях, где часто была почти неразличимой черта между жизнью и смертью. Извечное жизнелюбие, неброская, тихая доброта древнего крестьянского рода Гончаров жила в нем так естественно, что, собственно, именно она и определяла его личность, способ мышления и мировосприятия. Все это нетерпеливо стремилось перейти в слово, материализоваться в конкретных характерах и судьбах героев. Потом некоторые критики торопливо «присвоят» ему звание «романтика», чтобы как-то объяснить, вписать в существующие рамки эстетику Олеся Гончара.

Тайна обаяния первого романа Олеся Гончара мне видится в том, что он помогал людям вернуть веру в неистребимость доброты и человечности именно в тот период, когда без этой черты, казалось, жизнь теряет свою главную опору и смысл. Гончар каждой строчкой «Знаменосцев» утверждал: если война не истребила, не выжгла огнем, не раздавила танковыми гусеницами, не удушила в газовых камерах, не затравила осатаневшими собаками человечность в душе нашего народа, стало быть, доброта эта — вечная, стало быть, и народ бессмертен, стало быть, душевная щедрость его передается детям и внукам.