Повести и рассказы

— Ну какой тут может быть секрет? Главное, я так понимаю, чтобы в семье при детях никогда ни свару, ни крику не было. Если взрослые не нагрубят, не обидят друг друга при детях, с чего же детям-то грубыми быть или невежливыми? Дети — они же как обезьянки. И дурное и хорошее прежде всего они от отца с матерью перенимают, ну и от нас, стариков, тоже. А к работе их надо приучать с младенчества. Иринке годика два было, принималась я за уборку, ей в тазик воды налью, дам тряпочку чистую — помогай, доча, бабуле, где же мне одной-то управиться. Вот она и сопит, старается, трет ножки у стула. А то дашь ей ложки мыть, перетирать. Сажусь сама чулки чинить, дам ей иголку с ниткой — штопай папин носок. Папа приедет, вот порадуется, какая, скажет, дочь-то у меня мастерица, растет помощница. А Алеше всегда внушала: ты мальчик, мужчина, ты должен всегда маме и бабуле помогать. Никогда не слушай, если скажут: не мужское дело, бабья работа. Это глупые люди придумали, которые ни маму свою, ни бабулю не любят и не жалеют. И к чистоте и к порядку я их тоже с первого года приучала. Тут опять же, конечно, самой нужно всегда аккуратной быть, чтобы в квартире чистота соблюдалась, чтобы они никакого неряшества вокруг себя не наблюдали и знали: насорил, игрушки разбросал — прибрать самому же придется. Наказывать? Да разве без наказания ребенка вырастишь? Всякое бывает. И по заднице нашлепаешь и в угол поставишь. Только с моими это ни к чему, только что зло свое сорвешь. Мои больше всего боятся, если я с ними разговаривать не стану. Я ведь такая: когда нужно, я очень твердо себя с ними ставлю. И день и два могу молчать. Для них — это хуже нет. И у нас так: я накажу — ни Вена, ни Лерочка словечка не скажут, не оговорят меня. Так же и я: папино слово — закон. Мама сказала — значит, так тому и быть.

Так вот и катилась у них жизнь год за годом. Спокойная, налаженная, благоустроенная.

С Валерией у Ульяны Михайловны отношения сложились не очень теплые, зато ровные, спокойные.

Только в последний год появилась у Валерии какая-то раздражительность, стало прорываться недовольство.

Она никогда не была транжиркой, цену копейке знала. Всегда точно рассчитает, сколько нужно на питание, на другие домашние расходы. И никогда ей не приходилось Ульяну Михайловну усчитывать. Отпущенных на хозяйство денег всегда хватало. А теперь она стала замечать, что деньги текут как вода.

— Второе нужно готовить с таким расчетом, чтобы не оставалось от обеда. Вы же видите, что Ирина и за ужином не может есть ваши разогретые битки, а вы еще и на завтрак детям вчерашнее суете. Я ничуть не хочу вас обидеть, но неужели вы не замечаете, что последнее время у нас безобразно много денег уходит на питание?

— Так ведь мясо-то, Валера, на рынке приходится брать, и яичек в магазине нету, ты же сама велела три десятка взять, и овощи тоже.

— Ах, пожалуйста, оставьте! Раньше почему-то вы умели и купить и приготовить, а теперь…

Или еще:

— Ульяна Михайловна, фрукты покупаются для детей. К чему вы, например, в прошлую среду купили три килограмма винограда? Если разумно распределять, детям вполне достаточно на неделю полтора килограмма, а вы посмотрите: сегодня вторник, а в вазе уже одна кисточка лежит. Поймите, мы не так богаты, чтобы швыряться деньгами…

Раньше, бывало, праздничный стол всегда готовила Ульяна Михайловна. Валерия прибежит, только салат какой-нибудь особенный приготовит или торты украсить поможет, на это она была мастерица.

А начнут гости собираться, бабуля и гостей встречает вместе с молодыми, и угощает, и за столом сидит наравне со всеми. Вениамин, бывало, скажет: «Хватит тебе, бабуля, суетиться, садись давай за стол». И сам рюмочку нальет и чокнется по-родственному.

А тут гости приходят, Валерия вдруг говорит: «Ульяна Михайловна, все, что нужно, я сама сделаю. Идите, пожалуйста, отдыхайте». Ульяна Михайловна сначала не поняла, вышла в кухню и тут услышала, как Валерия тихонько, с досадой говорит приятельнице: «Боже мой, до чего же бестактная старуха! Почему ей нужно обязательно торчать в столовой, когда у нас люди?»

Очень нехорошо получилось. Ульяна Михайловна ушла в свою комнату, легла, у нее от стыда за свою глупость под сердцем закололо. Больше к гостям она не выходила.

А через неделю, выйдя из ванной комнаты, Валерия Сергеевна сказала сокрушенно: «Просто не понимаю, куда у нас столько мыла уходит? Не успею положить в мыльницу свежую печатку, смотришь, опять уже обмылок… Прямо как в какую-то прорву все уходит…»

— Господи, Валерия, с ума ты сошла, что ли?! — закричала Ульяна Михайловна, всплеснув руками. — Да я что, ем, что ли, твое мыло?! Или ворую его?!

— Пожалуйста, избавьте меня от истерик… — холодно оборвала Валерия и ушла в спальню.

А Ульяна Михайловна больше всего боялась домашних ссор. Поднимется крик, наговорят люди друг другу сгоряча всяких грубостей, сама не поймешь, кто прав, кто виноват. Проще же всего сесть да и поговорить, разобраться по-доброму, кто чем недоволен.