Повести и рассказы

— Ступай, ступай отселева! Сказано, не дам ни порошинки! — визгливо гнал его хозяин. Видно, у них заканчивался долгий спор.

— Кругом у меня в долгу, — объяснил он охотникам. — Принес два «хвоста», так и долг ему спиши, и пороху еще продай. Ты сперва должок, должок покрой, а там и разговор другой будет.

— Да коли зверя бить нечем стало! — гремел верзила. — Где же я напасусь на тебя, волчья твоя пасть ненасытная!

— По мне хоть пропади, хоть ограбь кого, а денежки подай!

Верзила поднял громадный кулачище и двинулся на хозяина.

— Держите его! — взвизгнул Одноглазый и отскочил за лавку.

Два дюжих работника, хлебавших за столом горячие щи, спокойно встали. Один из них мирно сказал:

— Ступай, паря, драться не дадим.

Верзила яростно плюнул в хозяина, подхватил стоящее в углу ружье и распахнул дверь.

— Соболятник тоже называется, тьфу! — плюнул хозяин. — Другому, верите ли, даром рад отдать, три года ждать буду, а с этого как с козла молока.

— Чем служить могу? — обратился он вдруг совсем другим тоном к охотникам. — Беседуйте. Поелозьте, милы гости, за горяченьким и балакать способнее! Угощайте, девки!

Только теперь Степан приметил в горнице еще трех женщин.

Пожилая, видно хозяйка, только кланялась, а девки заерзали по избе, застучали деревянными ложками и плошками, захихикали, зашептались.

Ипат степенно объяснил хозяину, что от него требуется охотникам.

— Отпущу, отпущу, всего отпущу! — масленым голосом завилял Одноглазый. — Уж будьте благонадежны, всё для вас найдется.

Работники кончили ужин и ушли в боковушку спать. Кержаки похлебали щей и сразу же приступили к делу. Ипат рассказал хозяину, сколько и какого запасу и провианту требуется.

— Однако спешить-то, милые гости, некуда, — уговаривал Одноглазый. — С недельку погостите, а там и сговоримся.

— Некогда нам валандаться, Нефёдыч, — настаивал Ипат. — И то в деревню не пошли, к тебе завернули. Тащи-ка запас. Сторгуемся — и дело с концом. А утром в дорогу.

Еще поспорили, потом Одноглазый пошел будить работников. Принесли муки, сухарей, соли, принесли пороху. Одноглазый назначал цены, кержаки торговались, усовещивали, — очень несуразные деньги заламывал купец за товар.

— На запись ведь, — оправдывался Одноглазый. На запись оно всегда дороже.

— Зачем на запись, — поправил Ипат. — Соболя у нас с собой, сейчас тут и расплатимся. Доставаи-ка, Лука, крошни.

На шерстистом лице хозяина заблестел единственный глаз, когда рыжий Лука развязал крошни и достал собольи шкурки.

Хозяин сразу стал сговорчивее. Он стал горячо убеждать охотников продать ему всех соболей.

— Не могим, Нефёдыч, — твердо отрезал Ипат. — Скупщик у нас свой, сам знаешь. Однако уж на деревне поджидает нас. Брательник снесет ему, — кивнул он на Рябого.

Долго бился Одноглазый, уговаривал, но Ипата сломать не мог. Стали, наконец, запас торговать, — и за одного мехового соболя сторговали всё. Цена выходила громадная, но кержаки знали, на что идут, решив закупить у Одноглазого.

Утром на третий день тронулись: трое — назад, в тайгу, а Рябой — вниз по реке, в деревню. С ним Ипат уговорился так, что через десять дней он придет на стан.

Еще у самой избы нарта Степана наткнулась оголовкой на пенек и навалилась. Подымая ее, он увидал, что и Одноглазый вышел за ними из избы. На плече у него было длинноствольное ружье.

Вспомнил Степан, как рассказывали кержаки, что Одноглазый без промаху бьет белку в голову.

«А промыслом небось не занимается, — подумал Степан, — видать, скупщиком куда способнее деньгу зашибать!»

Одноглазый пропал за деревьями. Степан заторопился догонять товарищей.

В ТАЙГЕ

Степан привык к тайге.

Теперь он знал, что в тихой и будто пустой тайге птицы и зверя больше, чем людей в большом городе, только не всякий приметит, где рыщет, где прячется таежный зверь.

Следы на снегу, как длинные строчки букв на белой бумаге, многое разъясняли ему. Не раз приходилось возвращаться ему по собственному следу, находить на мягком снегу отпечатки круглых лап рыси или узкие следы красных горных волков. Он знал, что за каждым шагом человека неотступно следят из темной тайги десятки пар жадных и робких, злых и пугливых глаз. Он вспоминал непонятное ему прежде напутствие старика-хозяина: «В тайге ухо востро держи!»

И жуть приступала к Степану, когда он входил в тайгу.

«Держи ухо востро!» — думал Степан, когда тянул за товарищами свою тяжелую нарту по широкой белой глади замерзшей реки. На высоких скалистых берегах темнели крутые стены тайги. И как знать, чьи глаза глядят оттуда на путника?

Когда на второй день пути в сумерках артель дошла до Кабарочьих Востряков и свернула к стану, жуть еще усилилась. Степан вспомнил, как он любил посмеяться в родной деревне над теми, кто верил в чертей и домовых. А в этой проклятой тайге он сам начинал всего бояться, как только спускалась ночь.

На стане разожгли большой костер и при свете его разбили палатку. Обложенная камнями железная печурка давала ровное тепло. Степан разогрелся, обмяк и быстро заснул.