Читаем Повести и Рассказы полностью

— Надо было стрелять, — мягко сказал Жозеф.

— Он промахнулся, — пробормотал Борис.

— Кто? — спросила Зофья.

Мы уничтожили яйцо, догнали паука и помчались вместе с ним дальше. Он, наконец, заметил нас и угрожающе выставил центральный хобот, самый толстый. Но близкий запах околдовал его, он несся, не разбирая дороги, от возбуждения всхрапывая и пуская облачка желтоватого газа. Они сидели близко, чуть не касаясь друг друга. Когда из-за пригорка вырос поселок, Зофья снова, теперь уже не маскируя случайностью, дотронулась до Бориса, и Жозеф спросил:

— Вам плохо?

— Занимайся своим делом!

— Извините.

Паук наткнулся на жвалы прыщенога, принял позу «омега», при которой мозгожелудок находится в центре тела с вероятностью ноль девяносто два, и я выстрелил.

— Вы его любите?

— Да. (Теперь остро, остро все слышалось!)

— Он много думает о вас. Я знаю.

— Наверное, это очень неудобно — все время читать чужие мысли.

— Вы знаете, они как бы мои.

Тут особой разницы нет.

Разницы нет.

Стрелять пришлось еще четыре раза, прежде чем он застыл. Некоторые пауки имеют привычку после неудачного выстрела замирать притворно, поэтому для проверки фиксации я выпустил в него болевой заряд. Все три хобота торчали кверху, лапы вывернуты — типичная омега, приятный сюрприз какому-нибудь музею.

— Убил, наконец, — хмуро сказал Борис, и, словно возражая ему, Жозеф произнес устало:

— Доконал нас этот паук.

Спустя минуту отказали рули. Все шло точно по плану, на удивление точно, и это настораживало. Я сообщил домой о поломке, сказал, что задержусь на полчаса, и мы сели. Борис радовался и одновременно стыдился своей радости, и не хотел думать о том, что я могу все прочесть. Он не знал, на каком свете находится, как себя вести, что можно и чего нельзя говорить Зофье. Нужно было молчать, однако и молчание получалось многозначительным. Меня больше интересовало, что происходит с Зофьей, а он, скотина, все время думал о ней, но не видел ее, видел только движения, но не вникал в их смысл, слышал только голос, интонацию, искал в нем хотя бы намек на согласие, но слов не слышал. Невейский порошок знает свое дело.

Зофья, бедняжка. Она, похоже, и впрямь не видела разницы между нами.

— …Как вам, наверное, трудно. Я не представляю, если бы такое случилось со мной.

— Это ему трудно…

Жозеф нашел лопнувшую трубку, и мне показалось, что он заметил надпил, хотя все было сделано аккуратно. Борис посмотрел ей в глаза и протянул руку к ее лицу. Я вдруг понял, что сейчас случится, я почему-то надеялся, что все произойдет позже, ночью, я думал, что эти полчаса будут только прелюдией. Но Зофья уже не играла, она взяла его за руку и прижала к щеке.

А Жозеф как назло возился с новой трубкой, копуша. То она у него падала, то никак не хотела вставляться, то вставлялась, но не так.

— Быстрее, черт! Дай-ка!

Я оттолкнул его в сторону и на мгновение поймал его удивленный взгляд, вы не представляете, акая мимика у искусственного лица. Перекошенная. В момент я вставил трубку, торопливо заполз в кабину, взмыл кверху. Жозеф что-то кричал снизу, махал руками, но не до него было, не до него, они целовались.

— Нет! — крикнул я Борису. — Стой, нельзя!

А он притворился перед собой, что мой крик ему показался.

Я видел во всех деталях, в мельчайших подробностях каждый стон, каждое прикосновение, каждый нюанс мысли и чувства, каждый даже шорох приобрели необычайную яркость, жгли меня, убивали, сводили с ума…

Я не кричал уже, хрипел, перестань, перестань, что же ты делаешь, и он уже не говорил себе, что не слышит, он просто не обращал внимания.

Вертолет шел на предельной скорости, и Борис тоже спешил. Я не мог справиться с ногами, они выбивали непрерывную дробь, я еле держался в кресле. Вдобавок, ослабли крепления, наверное, в тот момент, когда я забирался в кабину. Я, того и гляди, мог выпасть из протеза.

Все кончилось, когда я шел на посадку. Зофья улыбнулась Борису и, чтобы не встречаться со мной, ушла в другую комнату. Он стоял у окна и старался придать себе непринужденный вид. Но вид у него был очумелый.

Я вошел. Мы смотрели друг на друга, обожженные моей яростью и отчаянием.

— Борька… — растерянно сказал он, — Борька… Ну ты же все знаешь.

— Паука-то мы фиксанули. Хороший паук. Ничего. Ничего.

— Ты же все понимаешь, Борька! — закричал он. — Ты сам этого захотел!

— Ты знал? — и губы у меня онемели, и вообще чувствовал я себя преотвратно.

— Нет. Но догадывался. Я представить не мог…

Мы хотели ребенка.

Невозможно.

Нет. Мы хотели ребенка. От меня. От меня.

Ну да, ведь…а раз невозможно от тебя, решили от меня. Она, значит… я ничего не понимаю. От тебя?! Ну да, ведь гены одни и те же, мы ведь одно.

Все больше ужасаясь, он вслушивался в меня, и мне стало страшно, что он поймет не так, и заговорил вслух, но вслух было еще труднее, а главное, он пытался не слышать слов. Он еще не принял и четверти того, что я ему хотел объяснить, как вдруг заслонился, закрылся.

— Хватит! — и замолчал.

Перейти на страницу:

Все книги серии Сборники Владимира Покровского

Повести и Рассказы
Повести и Рассказы

Рассказы и повести В. Покровского, выпускника Малеевских семинаров и одного из самых ярких представителей так называемой «Четвертой волны», быстро вывели автора в первый эшелон отечественной социальной фантастики. Событиями НФ-литературы 80-х — начала 90-х стали повести «Время Темной Охоты» (1983), где дана неожиданная трактовка темы «про-грессорства», «Танцы мужчин» (1989), «Парикмахерские ребята» (1989–1990). Перу В. Покровского принадлежит и один из самых ярких рассказов того времени — пронзительная антимилитаристская притча «Самая последняя война» (1984). Фантастика В. Покровского выделяется не только отточенностью стиля, но и изрядной смелостью в постановке «проклятых вопросов». Коллеги по цеху окрестили писателя «чемпионом оксюморона, жрецом синтаксической иллюзии».

Владимир Валерьевич Покровский , Владимир Покровский

Фантастика / Научная Фантастика

Похожие книги