Повести и рассказы

– Как не краса. В лесах замерзать не надо, у сплава тонуть не надо, с землей биться не надо, начальников бояться не надо, водку пить не надо, драться не надо, реветь не надо.

Неруской в очках ко мне подошел, стал возле носу рукой водить, мне велел за его пальцем глазами ходить. Вверх, вниз, вправо, влево… Верно, доктор. Засмеялся, сел. Им нечего делать, они вымышляют надо мной. Каськов говорит:

– Немирова, я буду в отлучке до воскресенья. Захочешь жива остаться – укажешь тайники, а нет – к понедельнику тебя кончим.

– Мне-то что, кончай. У меня не дети малы.

С этого часу стала сила худо забирать. Яма глубока, глыбы тяжолы, выздынешь лопату, глина обратно.

В среду я до подпазухи в землю ушла. При звездах домой увели.

А в каськовску квартиру неруской с медалями перешел. Песня да плясня учинилась для новоселья. За полночь топтались да гайкали. «Что же, – думаю, – неужели не вспомнят, что под полом старушонка мерзнет, как торокан?»

В четверг к допросу уже не водили, неруской начальник приказал могилу кончать. Четвержной у меня был прощальной день… В последний раз деревней иду, некому слушать, а не могу в себе жать:

Мое житье скороталось,
Мне три дня веку осталось.
Прощай, прекрасно место Заозерьско,
Простите, порядовные домы.
Сколько по дворам обиходу,
По анбарам промыслового доспеху!
Простите, топорища гладкие,
Ездовые шесты мягкие,
Прости, колье огородное и жердье сосновое.
О, сколько богатства, сколько хозяйства!
Не на кого оставить, некому доглядеть.
Дорога-та встала,
Кабы Красна Армия сюда прибежала.
Ужель прекрасно место
Заозерьско Белым под ногу бросят!…

До Мертвой горы шла – пела. Что вижу по пути, с тем и прощаюсь. Часовой незнакомой, а не унимат: командиров нету близко.

На морозе не будешь тихо шевелиться. Засветло пошабашила. Глубока, суха, хороша могилушка… Сама вынуться не могу, часовой за руку вытянул… Перед глазами вся красота поднебесная. Зимня заря догорат, и озеро видать, и тундру, и лес. А за плечами – земля, мати всех, ширит на меня многоядными устами…

Пора с белым светом проститься. Всему стала кланяться:

Прости, матушка тундра ягодна,
Прости, батюшко ветхово рыбно озеро,
Прости, мати сплавна Курья-река,
Прости, прямотелой бор, корабельщина,
Прости, кормилица нива житная,
Прости, сударь белой снег,
На сенных угодьицах поляживашь.
Прости, Ленин господин,
Я твоего лица не увижу,
Твоей грамоты не узнаю.
День пришел в гости к вечеру.
................................
Легла секира при корени.

Внученько Офонасьюшко! Ты маленькой был, бабки дома нет, – все на окошке сидишь да ждешь.

Теперь я тебя не могу дождаться,
Приходит на меня жатва.
Ты домой воротишься,
Далеко не росхаживай,
Широко не обыскивай.
Меня укрыла сыра земля
От частого дожжичка
И от красного солнышка.

Мне бы жалобиться негоже, да домашности жалко, деревенских жалко… А воротятся, дак они где будут меня искать? Надо признак оставить… На мне сарафанишко красный пестрядинной. Дай флак по себе оставлю; я того достойна. Хочу кромку оторвать, не могу. Пряла сама, ткала сама, шила сама, на сто годов загадывала. Зубами да заступом отсадила оборки аршин да вересовой куст, которой у меня в головах будет, и повязала.

Часовой солдатенко давно за подол тянет, бегом в деревню погонил. Замерз, бедной.

Я тоже в худых душах сделалась, уползла в казематку-ту, пала как сноп… В головах дресвяной камень, а вижу: вот я маленька, с таткой плыву на струге речкой. Сунула шест-от[18], дна не достала, сама в воду ушла.

…Очнулась – пятнична ночь за окошечком… Опять вижу, будто избу топлю, охапками дрова ношу, а согреться не могу. Огляделась – среди снегов печь-та. Ни стен, ни кровли.

Не знаю, как до всхожего дожила; спина одеревенела, руки не подымаются. Наработалась больше, хоть ременкой стегайте, не пошевелюсь. Стала пятница светать.