Повести и рассказы

Один из них, знакомый нам Али-Чауш, темнокожий бородатый турок с грубым опухшим лицом, пошел вдоль торговых рядов (где теперь Торговая улица), расталкивая шумную толпу, которая запрудила заставленную жмущимися друг к другу лавками и лавчонками узкую улицу, и пристально всматриваясь в лица некоторых прохожих. Дойдя до постоялого двора Трайковича, он внимательно оглядел двор и корчму, машинально пощупал, на месте ли револьвер в кобуре, и хотел было войти в. помещение.

В это время вдали показался жандарм. Али-Чауш остановился в ожидании у порога.

— Ну, что узнал? — спросил он, понизив голос.

— Все осмотрел, но такого не нашел, — ответил жандарм, отирая платком вспотевший бритый затылок.

— А ты хорошо смотрел? Запомнил приметы? Лет двадцати пяти, русый, сероглазый, худой, среднего роста и в черной куртке. Иди на другой постоялый двор! Главное — на глаза смотри: серые, совсем серые, — строго напомнил Али-Чауш, озираясь по сторонам, чтобы не упустить никого из прохожих.

— Слушаюсь, Али-Чауш!

И жандарм ушел.

* * *

Речь между двумя жандармами шла о Василе Левском{233}, которого выслеживала полиция.

В то время бесстрашный апостол находился в Софии, куда приехал из Пловдива под видом торговца шерстью; здесь он организовал революционный комитет, впоследствии получивший всеобщую известность в связи с захватом турецкой казны на Арабаконакском перевале{234}. Софийская полиция, предупрежденная из Пловдива по телеграфу, была на ногах. Целые стаи жандармов были пущены по следу Левского. Самый толковый и расторопный из них, Али-Чауш уже несколько дней руководил розыском, наставляя подчиненных, подробно описывая каждому из них наружность и одежду революционера.

Таким образом, дьякону грозила большая опасность. Он был уверен в себе, бесстрашен и дерзок до безрассудства, презирал тупую турецкую полицию и, видимо, верил в свою звезду, потому что ему десятки раз удавалось ускользать из когтей врагов. Ни он, ни его софийские друзья не подозревали, что турецкая полиция гонится за ним по пятам, и не приняли необходимых мер предосторожности.

* * *

Колючий взгляд Али-Чауша остановился с подозрением на кофейне Илчо, прилепившейся к корчме Трайковича; турок решил прежде наведаться туда.

В кофейне было четверо: один посетитель, рослый полный болгарин в европейском костюме, сидел на лавке, потягивая кальян; хозяин правил бритву на оселке; а перед зеркалом подмастерье брил какого-то светловолосого клиента в черной куртке грубого сукна; сидевшего спиной к двери.

Это был Васил Левский.

Али-Чауш поздоровался с болгарином, курившим кальян, с которым был знаком, подошел к хозяину и с притворным равнодушием, но тихо спросил:

— Скажи, Илчо, в корчме у соседей не останавливался один… торговец?..

Тут он описал внешность и одежду дьякона.

— Не знаю, Али-Чауш. Я постоялого двора не касаюсь, — ответил хозяин, продолжая спокойно заниматься своим делом.

Он не знал Левского и совершенно не интересовался, почему Али-Чауш его разыскивает.

— Сероглазый, худой… — повторил Али-Чауш, машинально скользя взглядом по спине Левского.

Хотя оба говорили тихо, все находившиеся в кофейне слышали их разговор.

У подмастерья задрожали руки; он чуть не выронил бритву. Лицо его пожелтело от страха: бедный мальчик знал, что бреет Левского.

Но еще больше изменился в лице высокий болгарин, сидевший на скамье и куривший кальян: он побелел как полотно. Это был г-н Хр. Ковачев{235}, друг Левского. Он подумал, что дьякон погиб.

Но лицо Левского, смотревшее из зеркала, оставалось невозмутимо спокойным. Ни один мускул не дрогнул, ни тени волнения не мелькнуло на этом каменном лице. Нечеловеческое самообладание не покидало Левского в самые опасные минуты, которыми была так богата его бурная, легендарная жизнь.

* * *

Али-Чауш сел на скамью и закурил.

— Что с тобой, Христо-эфенди? Ты, кажется, болен? — спросил он полного болгарина, глядя на его побледневшее, расстроенное лицо.

— Э-э… Али-Чауш… Да… То есть нет… жара страшная, — растерянно пролепетал Ковачев.

— Эй, парень! Держи бритву как следует, а то меня порежешь! — прикрикнул Левский на мальчика.

Турок невольно оглянулся на черную куртку апостола и продолжал начатый пустячный разговор с Ковачевым.

«Ждет, окаянный, пока дьякон побреется, чтобы в лицо ему заглянуть… Все пропало!» — подумал Ковачев. Но в эту критическую минуту спокойствие и хладнокровие Левского заставили Ковачева тоже взять себя в руки. Вдруг его осенило: да ведь у Али-Чауша есть слабость. Он любит выпить!

— Выпьешь ракии, Али-Чауш? — предложил он турку. Тот не отказался. Опрокинув двадцать пять драмов, причмокнул мокрыми губами и с посветлевшим взглядом кивнул в ответ на приветственное пожелание Ковачева.

— Ракия в жару прохладу дает, — заметил Ковачев. — Не угодно ли еще одну?

И, не ожидая ответа, снова заказал еще двадцать пять драмов. Турок выпил и их, после чего шумно прополоскал рот водой.