Повести и рассказы

Он, конечно, узнал Самохина и, конечно же, мгновенно догадался о причине, приведшей его сюда. Сопя, молча, уставился на гостя — ни здравствуй, ни до свидания.

— Слушай, — вдруг оробевшим, еле слышным голосом спросил Самохин. И кивнул головой в сторону. — Это твой… твоя работа там, на проспекте Мира?

Бараев, наконец, разлепил крупные губы:

— Нет.

— Ну, послушай… — залебезил Самохин. — Твоя же работа. Гениальная!.. Только зачем ее туда? Отдал бы в музей.

«Какой к черту музей?.. — подумал тут же про себя Самохин. — Музей заплатил бы сотни две… а эти…»

— Как ты догадался? — спросил Бараев. — Что, так похожа? — Он посторонился и зевнул со всхрапом, как старый лев. — Еще немного — и ты бы меня здесь не застал… Переезжаю в мастерскую. Здание возвращают церкви. Только вот как я перевезу это свое гениальное творение?

Самохин только сейчас к своей радости понял, что скульптор пьян. С пьяным легче говорить. С понимающим видом он покивал.

В глубине мастерской до потолка возвышалась гора гипса — это был великан-батыр, как бы предок нынешних хакасов, которого Бараев мечтал поставить в степи, на перекрестке дорог. Но чтобы батыр непременно был высотою метров восемьдесят. Есть же у нас саянский мрамор, почему бы не вытесать? Только нужны деньги и много помощников… В свое время партийное начальство обещало это, но времена переменились, гигантские проекты скукожились… И остался великан, сидящий на полу, обняв ногами колени. Великан, конечно, голый, каким и должен быть сказочный Батыр.

Правда, партия требовала у скульптора, чтобы он мужские причиндалы убрал или хотя бы уменьшил. Но даже слегка уменьшенные они производили грандиозное впечатление на посетителей мастерской, особенно на дам, посмевших зайти под колени гипсовой фигуры.

Помнится, у Бараева там была и постель для особо дорогих гостей. И ходил анекдот, как некий поэт из Москвы, оставшийся ночевать с провинциалкой в этом темном грозном месте, так до утра и промаялся, не сумев прийти в любвеобильное лоно, ибо размеры некоторых частей тела, висящие над головой, совершенно подавили его впечатлительную поэтическую душу…

И помнилось, когда Самохин с Нелей остались у Бараева ночевать, скульптор предложил им без улыбки на выбор эту постель и диван под осыпавшейся фреской — сам он угрюмо шел домой. И хохочущий Самохин выбрал и в первую, и во вторую ночь место именно под коленями гиганта. Зачем он это сделал? Боялся, что перед пристальными глазами Нели затрепещет и ослабеет, но в таком случае можно будет, пересказывая в который раз историю с поэтом, намекнуть на то, что и у него самого душа ранима? Но слишком он ее любил, чтобы отвлекаться на всякие посторонние картины. Только вот утром, в день отлета Нели, когда она еще спала или притворялась, что спит, прижавшись всем голым телом к Самохину, когда в древнем витраже разгорались красные и синие обломки неба, а вдоль картонных отгородок шуршали мышки, а может, и крысы, Самохин подумал про каменное мясо, нависшее над ним: «Да, были великаны… а я — дерьмо под ними.»

Самохин потоптался посреди мастерской.

— Может, выпьем по случаю переезда?

— У меня есть. Я не бедный. — Бараев налил в захватанный граненый стакан водки. А когда Самохин выцедил гнусную жидкость, грубовато спросил:

— Ты чего пришел?

Самохин и не знал, что сказать. Ляпнул первое, что пришло на ум:

— Костя… можешь мне слепить ее головку?

— Нет. — Также выпив водки, Бараев добавил равнодушно. — Я разбил форму.

— А дорого стоит тот манекен?

— У тебя нет таких денег. Да и зачем? Плюнь. Она давным-давно во Франции.

— Где?!

Бараев потянул Самохину кусок черствого бурого хлеба и жуя то под правой, то под левой скулой, пояснил:

— Помнишь, был такой Олег Дударь? Из ТЮЗа. Еще танцевал классно… хохотун… любил натереться бронзовой краской и в любой компании раздевался до пояса… Очень ей понравился. Он и увез ее. Теперь там какие-то балеты ставит… — И отвечая на молчаливый крик Самохина, добавил. — А познакомились… она же еще раз прилетала, когда ты в тайге был… Побегала по городу, пришла сюда. А тут он. Подонок! Рассказал, что ты женат… что у тебя трое детей…

«У меня лишь дочь… Зачем так?!» — хотел было оправдаться перед далекой Нелей Самохин, но только склонил голову.

— Они у меня и ночевали… под богатырем… — Хмыкнув, Бараев швырнул остатком хлеба в форточку. — А после этого все годы здесь у меня собака спала… но тоже недавно околела… Травили крыс, что-то съела, дурочка. Ну, пошли?

И они вышли из мастерской на морозный ветер. У Самохина темнело в глазах.

«Возьму сейчас камень и сквозь стекло разобью ее, — подумал он. — Ну, посадят ненадолго. А чинить Костя уж точно не будет. Ему самому эти воспоминания мучительны.»

Но расставшись с Бараевым, он пошел вовсе не на центральную улицу, а в другую сторону — подальше от каменной красавицы. Если она с этим неведомым лживым Олегом живет во Франции, она, конечно, счастлива. Ну и забудь ее. И сам живи дальше.

И он пошел прочь. И говорят, какое-то время еще жил дальше…

И РОДНЫЕ НЕ УЗНАЮТ

Памяти Виктора Петровича