Повести и рассказы

Как-то раз после работы другой кладовщик по невнимательности запер склад. Когда на следующее утро склад открыли, то обнаружили там очкарика. Он вышел даже не рассердившись, да еще улыбался. Лицо его посинело от холода, ноги совсем отморозил. На заводском складе нечем было укрыться, и он считал, что ему еще повезло, что он не замерз насмерть. Говорили, что его отец, когда начались всякие кампании, полез на рожон. Мать вновь вышла замуж за какого-то кадрового работника. Но пятно отца легло и на него, как черная отметина, какая бывает у людей на лице. У него не было родни. Во время землетрясения все вещи в комнате были раздавлены. Ни он об этом мире, ни этот мир о нем не тосковали. Его тело вытащили и кремировали рабочие с завода. Расходы на похороны оплатила администрация. Даже его зарплату за полмесяца некому было получить, и ее списали. Ни у кого не дрогнуло лицо, когда хоронили его.

Осталось только это окно. От солнца и дождя оно стало бледным, как неясный сон, но все же оно еще здесь. Так получилось, что вещь, которая на самом деле не существовала, все еще существует. Жизнь чаще смеется над человеком, чем он над ней.

Я подумал, что кто-то из рабочих, убирающих мусор, возможно, удивится, обнаружив эту картину под разрушенной стеной, но никто не сможет объяснить ему, что это такое. В мире так много загадок, что уж говорить об этой.

О… это окно!

Грохот, грохот, грохот.

Я очнулся. Этот парень в клетчатой рубашке уже повалил несколько стен позади меня. Сквозь тучи пыли донесся его крик:

— Нечего прятаться, сейчас вместе с тобой все сгребу!

Вали! Скорей вали ее, круши, ровняй! Я хотел крикнуть этому парню: «Дави, чего ждешь!»

Но вдруг заколебался, остановился в нерешительности. Я снова надеялся, что стена сохранится еще немного, ну хотя бы минуту, две, три…

Перевод Г. Смирновой.

СТАРИК И СТАРУХА

Опять повздорили. Повздорили муж и жена, почти семидесятилетние старики, неразлучно прожившие бок о бок сорок с лишним лет. И все эти годы сопровождались стычками и перебранками. Ссор, больших и малых, было у них столько, что и не упомнишь. Но как бы они ни рассорились, самое позднее через пару часов снова воцарялся мир — будто ничего и не случилось. Этих двух людей уже ничто не могло разъединить. Что уж ссоры? Таких стариков — нельзя было разделить, как воду, слитую из двух стаканов: как ни пытайся провести по поверхности воды разделительную линию, ничего не получится.

Но сегодняшняя ссора оказалась ожесточенной, как никогда, хотя и началась она, как и большинство супружеских ссор, по ничтожному поводу. Пока старуха разогревала еду, муж, выложив на стол длинный мундштук, нарезал бумажные лоскуты и полоски, склеивал из них самокрутки. Весь стол оказался завален его добром. Вроде бы ничего особенного и не случилось, но, когда старуха велела ему прибраться, муж заупрямился и, назло ей, даже пальцем не пошевелил. Тогда старуха, как и другая бы хозяйка на ее месте, начала брюзжать. А поскольку женское ворчание действует на мужей как запальный шнур, старик тут же вскипел. И пошло-поехало… Каждый выкладывал перед другим скопившиеся за многие годы счета — притом все более злыми словами. В припадке гнева она схватила мундштук и сунула себе в карман. Старик же вышел из себя и швырнул на пол табакерку, а войдя в раж, отправил вслед за ней и пепельницу. Раз дело приняло такой оборот, старуха разошлась еще пуще.

— Так ты бросаться начал?! — закричала она охрипшим, сиплым голосом. — Тогда уж чайник брось, коль ты такой герой!

Заслышав это, старик подскочил как ужаленный и в самом деле, схватив со стола большой фарфоровый чайник, с силой швырнул его оземь. Старуха аж вскрикнула с испугу при виде заполнивших весь пол осколков и разлившейся чайной лужи. Праведный гнев охватил ее, дряблые щеки задрожали, и, наседая на старика, она выпалила:

— Развод! Немедленный развод!

Годами она выстреливала эти слова каждый раз, когда их стычки достигали наивысшего накала. Поначалу охлаждать таким образом пыл противостоящей стороны удавалось. Но со временем толку от этого приема не стало, ведь угроза никогда не приводилась в исполнение. Тем не менее старуха всякий раз повторяла эти слова — то ли выражая в нужный момент крайнюю степень своего негодования, то ли слепо веря в устрашающую силу этих слов. После шестидесяти она незаметно для себя это слово забыла. Но вот сегодня вновь выкрикнула — значит, совсем вышла из себя.

Да, сегодня терпение старухи лопнуло. Но в таком же состоянии был и ее муж. Подобно быку, взбесившемуся при виде красного платка в руке тореадора, он готов был на все, хоть головой в омут. Ну и видик же был у старика: пыхтел, как паровоз, и носился кругами по комнате. Пробежал два круга в одну сторону, повернулся и побежал в другую. Сделал еще пару кругов и вдруг рванулся к выходу и выскочил на улицу, с силой хватив дверью. Да так решительно, будто навсегда из дому ушел.