Повести и рассказы

— Не много ли? — Снарский заложил руки назад, любуясь Ниной; сдержанная радость все сильнее подогревала его, он начал краснеть.

— Я говорю, не много ли? — закричал он.

Нина, ничего не понимая, внимательно посмотрела ему в глаза.

— Умеешь читать? — дядя Прокоп подошел к ней сзади, взял за обе руки и, повернув, поставил лицом к Собору. — Гляди, гляди лучше! Выше!

Нина увидела наконец буквы на выступе Собора. Вырвалась из рук Снарского, засмеялась.

— Как не стыдно! Я так жду, а они здесь шутки разыгрывают. Где образцы? Рисунки?

— Все получишь. Не торопись. Принесут тебе и камни и рисунки.

— Кто поднялся?

— Кто? Его с нами нет. Он придет завтра.

На следующий день с утра мы приготовились к встрече Мусакеева. Настя сварила обед на семерых. Горные цветы — подарок пастуха — она разложила в тазу с водой и поставила в углу на лавке.

Мусакеев пришел, слегка прихрамывая, с тяжелым мешком на плече, и в мешке гремели камни. Я заметил на руке у него широкую коричневую ссадину — через всю кисть.

Нина выбежала ему навстречу. Сама развязала мешок, стала выбрасывать серые и розовые куски гранита. Опорожнила мешок до половины и вдруг выпрямилась, держа в руке овальный оливковый голыш.

— Рисовал? — и замерла над Мусакеевым.

Я даже не понял, ужас или радость были в ее потемневших глазах.

Мусакеев, спокойный, держа руку на пряжке, смотрел на нее снизу вверх.

— Рисовал, — ответил он. — Чертил.

И достал из кармана бумажную трубку. Нина развернула чертеж и с любопытством посмотрела на Мусакеева,

— Ты чертил?

— Я.

Нина еще раз мельком взглянула на него и забыла все — стала рассматривать чертеж. Задумалась. Вдруг глаза ее засняли, брови взлетели. Она улыбнулась овальному голышу, улыбнулась горам, Снарскому, бригаде, Мусакееву.

— Аллювий, — сказала она и повторила, дирижируя голышом: — Ал-лю-вий!

— Это что же такое? — Снарский наклонился к чертежу, надевая очки.

— А это вот что: завтра с утра вы отправляетесь на шестидесятый километр и звоните по телефону. Пусть Прасолов высылает лошадей. Куда же ты уходишь, Мусакеев? Останься — ты нам праздник принес!

Мусакеев послушно сел на камень. Прокопий Фомич вспомнил о чем-то и ушел в избу и больше не показывался.

Мы пошли за ним.

— Спасибо, Мусакеев, — услышали мы голос Нины. — Возьми этот голыш себе на память. Ему миллион лет, и стоит он миллион рублей.

— Спасибо, — коротко ответил Мусакеев.

— Ты хорошо чертишь. Сколько классов окончил?

— Семь.

— Это на Соборе ты так изранился? — спросила Нина помолчав.

— На это не нужно смотреть.

— Наверно, когда писал эти буквы? — спросила Нина тихо. — Зачем?

— Я думал: буду приходить и смотреть на них.

Наступило молчание.

— Вот зачем, — сказал вдруг Мусакеев. — Чтоб знали, что камень оттуда. В городе могут не поверить. Вы скажете: есть доказательство.

— А почему именно это слово? Лучше бы свое имя.

— Мое слишком длинное. А вы хороший человек.

— Вот теперь ты принес мне чертеж… — Нина смутилась. — Вы принесли. И Собор мы теперь взорвем…

— Очень хорошо. Я знал.

— Зачем же написал?

— Пусть будет один день. Пусть пять минут. Дольше не нужно: я сам взорву — мне обещал Снарский.

Опять наступила тишина. Было слышно, как Снарский дышит через трубку.

— Нет, нет, вы никуда не уйдете! — быстро проговорила вдруг Нина. — И потом — вы ведь член нашей семьи. Мусакеев, пойдемте, я вам покажу одну интересную вещь.

Они вошли в избу, Мусакеев посмотрел на свои цветы и остановился у дверей.

— Идите сюда, — Нина подвинула ему лавку. — Садитесь.

Она принесла из-за занавески трубку ватмана, развернула на столе. Мы столпились вокруг нее.

— Тетя Настя, дайте нам ножницы! — она села рядом с Мусакеевым. — Смотрите, Мусакеев, это ваш пласт галечника, — карандашом она быстро нарисовала на чертеже несколько кружочков — один над другим — там, где жирная линия оползня давила на Собор. — Вертикальный пласт. Тот, что вы видели там, наверху.

Затем Нина провела от подножия Собора вправо вниз изогнутую, как корытце, линию. Вниз! Я услышал, как Снарский засопел у меня над плечом. И вдруг ножницами Нина быстро разрезала чертеж по этой линии — вверх над Собором — на две части.

— Теперь смотрите все! — она передвинула Собор по линии разреза вниз, и он лег горизонтально. — Видите: получилась новая река и новый берег! С галечником! Так было несколько миллионов лет назад. Начался сдвиг. Вот здесь, внизу, гранит не выдержал, треснул, и родился наш Собор и поехал вверх — едет, едет, слабые породы оттесняет… И вот стоит теперь на месте…

— Пока мы не попросим его удалиться! — заключил Снарский. — Золотая голова!

Через день Нина уехала. Мы молча стояли у поворота, глядя вслед трем всадникам — Снарскому, Прасолову ней.

— Сумеют отстоять? — спросила Настя. — Ребятки, а?

— Сумеют, — коротко ответил Мусакеев; сжал губы, ударил палкой по камню и пошел, не прощаясь, прочь за поворот.

Собака молча поднялась и затрусила за ним.