Оставшись в сельсовете один, Лявон Мокрут какое-то время расхаживал по комнате и сосредоточенно прислушивался, как скрипят его сапоги. На ходу клонил туловище то в одну, то в другую сторону, с нажимом ставил ногу на каблук - как получится громче? И вообще: почему это у большого начальства всегда скрипят сапоги или ботинки?
Подойдя к столу, поставил ногу на подлокотник поповского кресла и стал рассматривать со всех сторон свой хромовый сапог. Осмотр огорчил его: союзка в трещинах, рант в одном месте выпирает. Откуда тут взяться скрипу? Посмотрел на брюки и тоже не обрадовался: хоть они и синие, и галифе, но уже блестят, как у дегтевоза. Чуть ли не с партизанских времен служат, как тут не податься?
Подумалось, что, пожалуй, и Даша все это заметила. Конечно, заметила и скорее всего посмеялась. Сама-то вон как разодета: новые валеночки, ватник по фигуре, платок теплый, клетчатый. Андреиха и та во всем новеньком ходит. Ну, не в таком, положим, как его, Мокрута, жена, однако все на ней чистое и аккуратное.
Мокрут хлопнул ладонью по голенищу, опустил ногу и горестно поморщился. Почудилось ему вдруг, что вовсе он не Мокрут и не Левка, когда-то бывший на виду у всей деревни, и тем более не председатель сельсовета. Не потому ли и Даша так иронично, с насмешкой смотрит на него? Был колхозным бригадиром в Добросельцах и то, можно сказать, пользовался большим уважением. Люди не проходили мимо на улице, как бывает теперь. В любой хате примут и уж, само собой, не выпустят с пустыми руками. На трудодни - подсчитают в конце года центнер озадков получишь, а хватало и хлеба, и сала, и вот сапожки тогда приличные справил.
Снова заходил по комнате. Под ногами как нарочно хоть бы скрипнуло. Шаг получался вялый, какой-то старческий. От этого сделалось совсем не по себе, глухая досада завладела душой.
"Вот Шулов небось в таком виде не покажется на люди. Пальто у него, правда, снизу надточено, зато сапоги новые, даже с каким-то мехом внутри. А рожу наел - засмеяться уже толком не может, щеки не дают. А что человек делает, чем голова занята? Строит себе пятистенку, чтобы потом в район перевезти, да кабанов откармливает. По колхозу у него единственная забота: вовремя послать сводку в район".
Руки Мокрута сцеплены за спиной, пальцы в движении - видно, что он возбужден. Внезапно одна рука опускается, ощупывает фонарь галифе, потом глубоко ныряет в карман. Приходится даже скособочиться, чтобы обшарить просторный и уже не раз зашивавшийся карман. Мокрут извлекает оттуда сельсоветскую печать в деревянном футлярчике и сразу веселеет, полнится радостью.
- Милая ты моя! - торжественно произносит он, держа на ладони слегка замусоленный от вечного пребывания в кармане футлярчик и нежно глядя на него. - Испугался, аж сердце екнуло, - показалось, что потерял тебя, что выпала ты через какую-нибудь прореху. Нет, не выпала, слава богу! И что бы я делал без тебя? Кормишь ты меня и поишь. Не одеваешь, правда, покамест, но будешь и одевать! Будешь! - Он поднес футлярчик чуть ли не к самому носу, подбросил на ладони, потом крепко сжал в кулаке и снова опустил в карман. Да, будет кормить, - сказал уже с полной уверенностью, - поить и одевать! Она у меня волшебница, она все умеет, и все ей по силам. И никому другому она не попадет в руки, пока сам не отдам.
Усевшись наконец в кресло и откинув голову на срез спинки, словно подставив ее для бритья, Мокрут самодовольно поводил глазами и вдруг крикнул так, что вздрогнули стены:
- Печка!
За дверью никто не отозвался, лишь погодя немного из дальней боковушки пришлепал небольшого роста паренек, хромой и до того худой и бледный, что наводил на мысль о больнице. Звали его здесь "колченогим начальником", хотя официально должность была довольно внушительной: заведующий военно-учетным столом.
- Вы кого-то звали? - спросил паренек.
- Где Печка? - Председатель даже не шевельнулся в кресле.
- Не знаю, - спокойно ответил паренек. - Пошли куда-то с финагентом.
"На промысел", - хотел сказать Мокрут, но удержался: не резон излишне открыто высказываться при этом человеке, который все время молчит и о чем-то думает. Вряд ли что-нибудь хорошее у него на уме.
- Можешь идти! - бросил председатель, не меняя позы. - Увидишь Печку скажи, чтобы зашел ко мне.
Когда полчаса спустя в комнату вошел секретарь сельсовета Василь Печка, Мокрут опять расхаживал взад-вперед и шаг его был уже довольно размашистым и твердым. Матово-розовый подбородок на ходу вздрагивал.
- Где ты был? - грозно вопросил председатель.
Василь Печка, молодой, щуплый, в военной фуражке, смутился, обеими руками прижал к животу папку с бумагами и робко ответил:
- С описью ходили... Описывали...
- Кого?
- Сидора... Ну, того, что в Дубках...
- Я вам наописываю! - выкрикнул Мокрут и заходил еще решительнее. Зови сюда финагента!
Печка пробкой вылетел за дверь.