Повести и рассказы

Перед ним открывался какой-то иной мир. С каждой новой книгой, с каждым днем шаг за шагом он погружался в зыбкую древность, и из отъявленного шалопая мало-помалу стал превращаться в закоренелого любомудра и книжника. Он и сам не подозревал в себе такого сильного, ненасытного желания как можно больше понять и узнать. В нем точно проснулась та детская, казалось, совсем угасшая способность учиться легко и играючи, и даже профессор поражался тому, с какой страстью и скоростью учил его ученик древние языки, копался в летописях, что-то сопоставлял, задавая все новые и новые вопросы и пытаясь сам найти на них ответы. Все было интересно ему, бередило ум и душу, и огромная, до этого совсем неизвестная страна с ее веселым и спокойным народом, с тысячью ее монастырей и городов, с плавной сменой месяцев и лет, прерываемых войнами и голодом и снова возвращающаяся к мерному ходу, стала его родиной.

За этими занятиями прошло почти два года, и это было самое счастливое время в его жизни. Летом он много ездил: на Соловки, в Устюг, в Каргополь, в старообрядческие деревни на Печору, и всюду у профессора находились знакомые, дававшие Саввушке кров. Казалось, существовало какое-то удивительное братство барятинских учеников, и Савва с радостью чувствовал, что и он принадлежит к этим людям.

В одну из таких поездок они отправились с Барятиным вместе. Сперва добрались до Кириллова, а назавтра оказались в городке на берегу огромного озера. Городок был тихий, просторный, он спускался к самой воде террасами; в центре, окруженном земляными валами, стояли торговые ряды, соборы, монастырь. Они бродили там целый день, а к вечеру забрели в предместье. Старик указал Саввушке на двухэтажное здание на пригорке и сказал:

– Это школа, где работала ваша мама.

Вокруг цвела черемуха, по двору бегали улыбчивые круглолицые дети, Саввушка глядел на них, и этот ветреный день, огромное озеро, острый запах черемухи и детские лица – все это как-то странно тронуло его, и он долго еще вспоминал этот городок. Он внес какую-то тревогу в его душу, точно была между ними давняя, неведомая Саввушке связь и что-то его здесь еще ждало.

Но потом опять началась осень, они вернулись из своего длительного странствия в город, к знакомому двору на Кропоткинской, где сгребал Савва то листья, то снег и неизменные бутылки и окурки. Он снова сидел вечерами в барятинской библиотеке, писал дипломную работу, часами говорил с профессором, и все чаще это были не лекции, когда учитель объясняет, а ученик записывает, но беседы и споры.

Саввушке многое удавалось. В нем удачно сочеталась интеллектуальная природа отца и крестьянская матери, его диплом тянул на хорошую кандидатскую диссертацию – он писал его так, словно это был какой-то роман, и, смеясь, вспоминал своих старых друзей. А потом опять брал ватник и метлу, под размеренные взмахи руки хорошо думалось, сердце радовалось сделанной работе, и он был бы вполне счастлив такой жизнью, если б не Ольга.

Что сталось с его прекрасной и строгой Мальвиной! Они жили все это время вместе, как муж и жена, хоть и не расписанные, он любил ее и не искал для себя ничего прочего, но всякий раз, когда она уходила из дома, Саввушку охватывал безотчетный страх. Ему начинало казаться, что огромный город поглотит ее и не вернет.

Она закончила университет на год раньше, чем он, но защищать диплом не стала и жила с ним, разрываясь между любовью к нему и страшной мыслью, что время, пока они могут здесь жить, сокращается, как шагреневая кожа.

– Я плохая, пусть, я дурная, – говорила она. – А ты умный и хороший. Но тебе ничего не надо, ты торчишь целыми днями у своего старика, таскаешься как сумасшедший по этим городам и думать не хочешь, что с нами будет завтра. А я так не могу – не думать. Я не хочу, чтобы меня отсюда выкинули, как никому не нужную вещь, понимаешь? Почему ты не пошел к Смородину, когда он тебя звал? Ведь он заботится о своих учениках, он бы тебя не оставил. А твой Барятин, будь он семи пядей во лбу, ничего для тебя не сделает. Будь проклят тот день, когда я с тобой связалась. Ну придумай хоть что-нибудь.

Она плакала и сквозь слезы говорила:

– Боже мой, если б ты знал, как я ненавижу эту страну. Она унижает меня, она доводит меня до того, что я готова пойти к любому, у кого только есть московская прописка. Я презираю себя, ненавижу, но поделать ничего не могу.

Иногда она бредила и твердила, что они оба должны занять денег, фиктивно жениться, а потом развестись и соединиться.

Саввушка гладил ее волосы, целовал и шутливо говорил, что он лучше навсегда пойдет в дворники, пусть начальник выдаст ему медную бляху и зачислит в постоянный штат или же они поедут к Одоевскому на Байкал, но Ольга только мотала головой и сбрасывала его руку. О том, что им все-таки придется скоро уехать, она и слышать не хотела.

– Ты посмотри, что вокруг тебя делается, дурачок блаженный!