Повести и рассказы

— Нет, папа, она не спит. Я уверен, что она не спит. Она идет в твою комнату. И на ней нет одежды. И она… что-то делает. Здесь, внизу.

Он взглянул на меня, увидел, к чему я прикасаюсь, и кивнул. Затем снова перевел взгляд на дорогу. Некоторое время он ничего не говорил. Просто смотрел на дорогу и думал.

— Я никогда этого не видел, — сказал он наконец. Затем похлопал меня по ноге. — Не волнуйся, — сказал он. — Я позабочусь об этом. Я присмотрю за ней.

Это было все, что мы сказали друг другу. Я почувствовал облегчение. Теперь все зависело от него.

Тетя Люси встретила нас у двери, и он остался с нами пить кофе с печеньем, а потом сказал, что ему пора возвращаться, и поцеловал ее в щеку, а меня в лоб. Мы стояли на крыльце и смотрели, как он отъезжает, и тогда у меня появилось второе предчувствие, такое же, как в ту снежную ночь год назад, когда закрылась дверь.

Это длилось всего мгновение. Я не позволил тете Люси увидеть мои слезы. Возможно, мне следовало это сделать. Возможно, это изменило бы ситуацию. Может быть.

* * *

В ту ночь выпал снег.

После этого снег шел каждый день в течение следующих четырех дней и ночей, вплоть до дня рождения тети Люси. В первые две ночи я смог позвонить ему, и он сказал мне, что все в порядке, а во вторую ночь прошептал:

— Джорди, о том, о чем мы с тобой говорили в машине. Я просто хотел, чтобы ты знал, что она крепко спит. Никаких проблем. Но все равно очень мило с твоей стороны беспокоиться о своей сестре.

Моей сестре!

На третью ночь телефоны отключились. Буря была еще сильнее, чем годом ранее, и линии оборвались в половине округа. Я плакал, пока не уснул. Тетя Люси поняла, что со мной что-то не так. Она была озадачена и расстроена. Я мог говорить только о том, когда снегопад прекратится, и о том, что хочу вернуться домой. Я никак не мог сказать ей, что меня действительно беспокоит. И выбраться оттуда тоже было невозможно.

В какой-то момент на четвертый день внутри меня что-то щелкнуло, и я погрузился в каменное молчание, разговаривая только тогда, когда ко мне обращались, и то негромким бормотанием, которое я слышу и по сей день. За ночь мой голос изменился, стал глубже, взрослее. Моя походка тоже изменилась, стала длиннее, свободнее, более собранной и уверенной. Все, кто видел меня впоследствии, заметили это и прокомментировали, но только тетя Люси знала, что все началось там, в ее доме, на четвертый день бури.

Пока мы ничего не знали.

Внутри у меня было совершенно пусто. Я не помню, чтобы на самом деле думал о чем-нибудь в течение следующих двух дней, пока снегопад, наконец, не прекратился, и бригады не приступили к расчистке дорог. Весь день я постоянно висел на телефоне, пытаясь дозвониться. Никто не брал трубку. К трем часам дня тетя обратилась за помощью к соседу, мистеру Вендорфу, чтобы он отвез нас на своем пикапе. К тому времени она тоже забеспокоилась, и Вендорф, худощавый лысеющий мужчина примерно ее возраста, который долгое время работал в телефонной компании, большую часть времени пытался уверить нас, что отсутствие ответа по телефону не обязательно означает, что никого нет дома, не в такую погоду.

Дом выглядел почти так же, как и годом ранее: большие широкие сугробы у дома и сарая и безмолвная, гладкая белая масса, которая покрывала все так тщательно, что деревья, дом и сарай казались застывшими на месте, такая тяжелая, что ветер не мог зацепиться за нее, а только слегка касался и кружил ее перед нашими лицами, когда мы шли пятнадцать футов от машины до входной двери по нехоженой пустоши глубиной по пояс.

Мы постучали, тетя Люси крикнула, но ответа не последовало. Я услышал, как в сарае фыркают лошади. Из трубы не шел дым. Дом выглядел мертвым и безмолвным.

У двери стояла лопата. Мистер Вендорф взял ее и соскреб снег, чтобы мы могли открыть ее. К тому времени даже он выглядел обеспокоенным. Я не был обеспокоенным. Я был выше этого. Я был пуст.

Запах сразу же ударил в нос, и тетя Люси вытолкнула меня наружу и велела подождать там, пока они войдут. Я очень тихо открыл дверь и вошел следом за ними. Собаки пропали. Я не видел следов снаружи, вокруг дома. Мы их так и не нашли.

Мы прошли через гостиную, миновали кухню и заглянули внутрь. Там никого не было. Раковина была чистой, столешница — пустой.

Потом мы добрались до спальни моего отца, и тетя Люси закрыла лицо руками, стеная и причитая, а Вендорф начал повторять — о Боже, о Господи, — как мантру, снова и снова, глядя в комнату, в то время как тетя Люси повернулась, пробежала мимо меня, и ее вырвало прямо на ковер у прогоревшего камина.