Повести и рассказы

Я сел в постели, и это сделала захлопнувшаяся дверь, совершенно неожиданно — внезапно я испугался. Как будто то, что было снаружи, что изолировало нас той зимней ночью, теперь было внутри с нами, и закрытие двери сделало это окончательным. Я инстинктивно понимал, что, что бы это ни было, оно никуда не денется, и это тоже пугало меня. Это был первый раз в моей жизни, когда у меня возникло ощущение чего-то, но я сразу понял, что это было совершенно истинное чувство, такое же, как любое другое, как зрение, вкус или осязание, и на мгновение его внезапное присутствие в моей жизни ослепило меня. В своем воображении я видел что-то темное, движущееся по лесной подстилке, что-то живущее и принадлежащее этому месту, человеческую фигуру, но принадлежащую лесу.

Не этому месту.

* * *

Я был еще мальчишкой. Я не понимал.

Я услышал, как отец зовет меня, и вышел из спальни, зная, что дрожу не только от холодного воздуха, окутывающего мои ноги. Собака снова зарычала, низко и ровно. На этот раз отец проигнорировал ее. Он был полон решимости, его глаза быстро скользили по девочке, стоявшей перед ним, когда он отряхнул ее, накинул на нее одеяло и осторожно подвинул к огню.

Она была ужасно бледная.

На вид ей было лет одиннадцать-двенадцать, у нее были светло-каштановые волосы и большие зеленые глаза. На ней было грязное шерстяное пальто поверх тонкой белой хлопчатобумажной блузки и выцветшей юбки из набивной ткани с цветочным рисунком, доходившей до щиколоток и пара старых галош, которые, казалось, почти примерзли к ее ногам. Мой отец поставил ее так, чтобы ее ноги были обращены в сторону от огня, чтобы они не слишком быстро нагревались. Ее лицо, запястья и кисти рук были перепачканы грязью.

— Включи плиту, Джорди, — сказал он. — Поставь греться воду.

Я сделал, как он сказал, пока он растирал ей руки и ноги. Девочка просто сидела и молчала. Потом, стоя на кухне у плиты, она посмотрела на меня так, словно заметила впервые.

Помню, я подумал: вот человек, который, вероятно, чуть не умер там, — и это поразило меня, потому что ее лицо ничего не выражало — ни страха, ни боли, ни облегчения. Ее лицо напоминало ровную поверхность пруда в безветренный день. Как будто она вышла на прогулку и вернулась в какое-то знакомое место, как и ожидалось.

Когда вода нагрелась, отец налил немного в миску и теплой влажной салфеткой вытер ей лицо и руки, затем велел мне снова поставить чайник и заварить чай. К тому времени ее лицо немного порозовело. Бетти перестала рычать. Она лежала в углу у штабеля дров, выглядя очень беременной, скорбной и какой-то неуютной в своей шкуре. Девочка придвинулась поближе к огню и потягивала чай, пока отец медленно возился с калошами, протирая их теплой тканью, а затем понемногу снимая их с нее.

Я слушал, как он спрашивал ее имя, откуда она, как долго она здесь, есть ли поблизости ее родители. Она не отвечала, и через некоторое время он перестал спрашивать. Она просто смотрела на него спокойно, ничего не выражающим взглядом и дрожала, время от времени поглядывая на меня или собаку, и не издала ни звука или крика, хотя то, что делал мой отец, должно быть, причиняло ей боль. Под толстыми шерстяными носками ее ноги посинели от холода. Он постоянно протирал их теплой влажной тканью, и через некоторое время они стали выглядеть лучше.

Мы оба изрядно устали к тому времени, когда увидели, что ее голова начала клониться, а глаза закрываться на все более и более продолжительное время, поэтому я испытал облегчение, когда отец поднял ее, отнес в мою комнату и положил на кровать моей сестры.

— Мне нужно снять с нее мокрую одежду, — сказал он. — Подожди снаружи несколько минут, и я позову тебя, когда буду готов.

Его тон был мягким и непринужденным. Очевидно, меня простили за мое плохое поведение. Более того, его голос звучал так, как будто, по крайней мере на данный момент, он сбросил свою депрессию, как змеиную кожу.

Когда он позвал меня обратно в спальню, девочка спала под тремя слоями одеял. Он одел ее в мою пижаму. Я не возражал. Я был только рад, что отец снова вернулся, и пусть это продлится долго.

— Пижама слишком короткая, — сказал он, — но моя была бы слишком длинной. Не думаю, что это имеет значение. Выключи свет, ладно?

— Конечно, папа.

Я забрался в свою постель. Он наклонился и поцеловал меня перед сном.

Я долго сидел в темноте, слушая шум ветра в березе прямо за моим окном и знакомую скрипучую тишину дома, думая об этом странном новом человеке, спящем рядом со мной в постели моей покойной сестры, так близко, что можно было до нее дотронуться.

Когда я проснулся на следующее утро, она сидела и смотрела на меня своими большими зелеными глазами, ее губы слегка приоткрылись, длинные тонкие руки были сложены на коленях. И сначала я подумал, что это моя сестра, настолько похожей была поза. Потом я окончательно проснулся. Она рассмеялась.

Смех был застенчивым, девичьим и каким-то образом, не знаю почему, оскорбительным для меня. Для меня он прозвучал как звон бьющегося стекла.