Повести и рассказы

Афанасий обидчиво и сумрачно поглядывает на хозяйничающих в сельсовете комсомольцев. Боком протискивается он к картинкам, облепившим стены. Разглядывает их. Видит: волосатые, толстобрюхие попы, высоко вздымая полы ряс, отплясывают пьяно и озорно среди священной утвари и икон. Старый бог-отец, в очках, смешной и лукавый, пялит свои глазки и метет пышной и холеной бородой дородное брюхо свое. Худая, носатая богородица прижимает к своей груди щекастого младенца, а вокруг них хороводом вьются монахи, купцы, генералы, господа.

Под картинками выведены какие-то подписи. Афанасий разглядывает, не понимая, эти подписи и догадывается:

— Галятся над богом, язви их в душу!..

И когда лениво, опасливо и поодиночке начинают сходиться на беседу мужики, бабы и ребятишки, Афанасий тащит их к плакатам, тычет в глумливые картинки черным грязным пальцем и бубнит:

— Ето што? А?.. Глядите-ка, православные, ето кака хреновина, прости господи, про иконы, про бога накручена!?.

Мужики молча глядят на плакаты, бабы испуганно переговариваются.

Афанасий кипит, ковыляет между лавками, по проходам, фыркает, хватает вновь приходящих и влечет их к плакатам.

Скамьи заполняются. Под низким потолком собирается гул и табачный дым. Приезжие ребята расположились за отодвинутым к самой стенке председателевым столом и совещаются о чем-то. Посовещавшись, затихают они, смотрят на народ, и один из них, чернявый и скуластый, встает, трет голый безбородый подбородок и кричит собравшимся:

— Граждане, крестьяне и товарищи! Сейчас товарищ Верещагин, член нашей ячейки, сделает вам доклад, то-есть прочтет лекцию: есть бог или нет!.. Прошу тишину!..

В шуме и движении толпы на смену чернявому встает за столом товарищ Верещагин, и когда он встает, с передней скамейки остро звенит бабий вскрик:

— Матушки!.. да это Митька сватьи Дарьи!..

Товарищ Верещагин, Митька, сконфуженно усмехается, перебирает на столе тоненькие книжечки, откашливается. Начинает доклад о боге.

В топоте, в кашле, во вскриках и переговорах тонет и неуклюже ползет этот доклад. Несколько раз останавливается товарищ Верещагин и ребята из-за стола кричат:

— Тиш-ше!.. Товарищи! Граждане женщины, тише!.. Не мешайте порядку!..

Несколько раз не надолго затихают слушатели, но не выдерживают и снова бурлят и грохочут. И вместе с другими, озлобленней и яростней иных, грохочет и бурлит Афанасий…

Вспотев и отдуваясь, кончает свое дело товарищ Верещагин, Митька. Чернявый, скуластый снова встает и, покрывая усилившийся шум и говор, звонко предлагает:

— Граждане, которые желают, могут вполне свободно задавать вопросы. Кому что непонятно.

Пылающий возбуждением, шумный и неуклюжий, протискивается меж скамьями Афанасий и широко размахивает руками:

— Давай я спрошу!

— Ну, спрашивай.

Не глядя на ребят, ни на чернявого, ни на оратора Митьку, Афанасий оборачивается к своим, к мужикам и бабам:

— Хочу загануть я вопрос! — кричит он восторженно и гневно.

— Вали!.. Сыпь, Косолапыч!..

— Хочу поспрошать — пошто этих сукиных сынов матери рожали, утробы свои надрывали? на кой ляд?!.

Пляшет прокуренный сельсовет в хохоте, гневе, реве и шуме. Пляшут полуизодранные плакаты на гулких стенах. Вокруг Афанасия свивается клубок, ребята напрасно призывают к порядку, к спокойствию, к тишине. Порядка, спокойствия и тишины нет.

3

Крёстная, Арина Васильевна, приходит из сельсовета сердитая, ругаясь:

— Черти охальные! Над богом галились, чисто татары, аль жиды!.. Страсти какие, Ксеночка, — бога, говорят, нету, бога, мол, попы придумали!.. Да разрази их богородица, изгальщиков этаких!

Ксения хмуро слушает и не сочувствует крёстной. Ксения думает о своем и нет ей дела до старухиных забот. Но Арина Васильевна, распаленно, разгневанно воодушевленная, многословно рассказывает о том, что было в сельсовете, — и нехотя, лениво и бесстрастно втягивается Ксения в разговор.

— Афанасий-то что разорялся? — усмехается она: — Ведь, он лет двадцать, поди, в церкви не бывал.

— А это нипочем! Он, может, и без церкви бога в душе держит!..

— Пьяница он… бездельник. Ни во что не верит. Сам он изгальщик хороший. И с ребятами этими штырился он так, из озорства… Поперечный он.

— Напрасно ты, — вскидывается крёстная. — Правильно он этих дурней лаял. Совесть они потеряли, а он их по душевности и обличил… Кака беда ежели он в церкву молиться не ходит? он, бать, веру-то в душе сохранят!?

— Пустой мужик! — лениво повторяет Ксения.

Арина Васильевна обиженно умолкает. Арина Васильевна молча таит в себе свою догадку: Ксеночка-то отшиблась сама от бога, с партизанами да в чужих местах там, где-то, мыкаясь.

Догадка эта остро буравит ее позже, в тот же день, когда во двор въезжают непрошенные гости, когда, откричавшись от Пестрого, в избу заходят трое, те самые, которые совсем недавно над богом галились в сельсовете.

Ребята входят в избу, окутанные морозным паром, останавливаются у дверей, здороваются. От дверей спрашивают:

— Ночевать, хозяюшки, не пустите ли?

Крёстная сразу узнает вошедших. Крёстная напитана обидою и торопится ответить:

— Женски тут. Мужиков нету… Ищите у соседей ночлегу.