Повести и рассказы

Вошла в дом, поставила ведра на скамью в кухне. Через дверь в горницу заметила Варю у зеркала. Подумала с усмешкой: «Прихорашивайся не прихорашивайся, а была воробьем, воробьем и останешься».

И все ж видела Анна Леонтьевна, что сын переменился. Бывает так: пшеница ждет дождя, лепестки повесит, томится, ожидает погибели от зноя. Ей бы цвесть пора, а нет влаги. И вдруг нежданно ливень — крупный, сильный. И словно чудо происходит — поле на глазах оживает, и каждый стебель стоит вольно и радостно, и нет уже мысли о погибели, а только о жизни. Так и сын. Уезжала Анна Леонтьевна и не знала, на какую судьбу его оставляет. Был он болен душой, и томился, и места себе не находил. А приехала — прежний, оздоровевший Гошка перед ней. Прежний-то прежний, но уж тоже не тот. Нет уже ребячества, шалости. Больше мужского появилось в нем. Сразу почуяла это мать. Поняла — с ним теперь нужна осторожность. В детстве больше походил Гошка на отца, а теперь мать узнавала в нем собственные черты. Если обидит кто — век не простит она, мстить не будет, но и, если что решила, хоть насмерть бей — не вышибешь. Решила… А сейчас заколебалась. Кабы в чужой семье такое — совет дала бы, не задумалась. А в своей как?

Если здраво рассудить, кого Гошка в дом взял? Жену или полюбовницу? Если не свадьбу, то хоть бы зарегистрировались. Подсказать бы надо, что неладно получается. А с другой стороны, они сами не маленькие. Если б Гошка серьезно с ней жить собирался, что-нибудь сказал бы матери. А то ни слова. И опять же рассудить: Варя, сразу видно, тихая, уважительная. Если Георгий ее бросит, то кого-то еще приведет? Попадется какая-нибудь халда — свету божьего не взвидишь. Вот и получается: и так неладно и этак нехорошо. Как все это понять? Если б такие дела трезвым рассуждением решались…

Так размышляла Анна Леонтьевна первые дни и ни на что не могла решиться. А потом положила: пускай живут как живут. Не поживется — их дело.

Больше всего сердилась она на Ивана Леонтича. Присмотрел, называется, старый. Уезжала — надеялась, за дядей Георгий как за каменной стеной, а вышло совсем не то. Да и сейчас — хотя бы слово сказал, объяснил, как и что получилось. Так нет, молчит, как воды в рот набрал, словно бы ни в чем себя виноватым не считает. Только один раз сказал как бы между прочим:

— Ты, сестра, Варю не обижай…

Анна Леонтьевна обижать не обижала, но присматривалась. Раздражало ее, что невестка слабенькая. Хлебнет горя сын с такой женой. Жизнь слабеньких не любит. И детства в ней много. Даже жалко ее. Ей бы не замуж, а в куклы играть. И больно робка. Все помешать боится, слова громкого вымолвить. Георгию что-то свое шепчет, а он ей еле слышно отвечает. Анна Леонтьевна смехом заметила им:

— Шепчетесь, ровно в избе покойник. Вместе живем. Какие уж теперь секреты?

И еще заметила в первую же ночь: Гошка лег, а Варя в кухне. Сидит, будто книгу читает, а сама уже носом клюет. Стыдится, видно, с ним при матери лечь. Эта стыдливость ей в Варе понравилась. Другим вечером то же самое. Опять Варя за книгой в кухне. Анна Леонтьевна не стерпела, подошла, книгу захлопнула.

— Не майся понапрасну. Около него твое место, раз уж так получилось. — И сразу же, рассердясь на свою жалость, добавила: — Раньше надо было стыдиться.

Варя покраснела вся. Думала Анна Леонтьевна, что она заплачет, но та не заплакала, только губу прикусила. Видать, с характером, хотя и тихая.

А через неделю Анна Леонтьевна разглядела все ее секреты, как она их ни таила. И бельишко кое-где порванное, и чулки простые, заштопанные. Не называя по имени, спросила:

— Сколько стипендии у тебя?

— Пятнадцать.

— Да как же ты живешь?

— Я привыкла.

— Что значит — привыкла. На пятнадцать рублей при любой привычке не проживешь.

— Я прирабатываю.

Отвечала коротко, как на экзамене, и видно было, только и ждет того, когда кончится допрос. Но Анна Леонтьевна не отставала. Даже усадила ее напротив себя, чтобы та чувствовала, что разговор этот не какой-нибудь, а очень важный.

— Где же в городе можно приработать?

— Есть бюро добрых услуг… У них работаю, когда время есть. Потом в праздники телеграммы разношу.

— Значит, без праздников живешь?

Варя не ответила.

Анна Леонтьевна сидела как пришибленная. Варя дотронулась до ее руки, посмотрела в глаза с мольбой:

— Вы только Георгию не говорите. Про это…

Анна Леонтьевна поняла.

— Зачем говорить? И долго тебе еще учиться?

— Весной кончу.

Так вот какой воробей залетел в ее дом. Одна в городе сама по себе живет, от матерниной помощи отказалась, а учиться не бросает. А она, пожилая женщина, допрос ей учинила…

Теперь Анна Леонтьевна рассердилась на брата — почему он, зная, должно быть, многое о Варе, ничего не рассказал ей, не предупредил, что она за человек. В действительности — это она на самое себя сердилась, а не на старика, но не хотела в этом сознаться.

С этого разговора переменилась Анна Леонтьевна к Варе. По видимости все еще была строга, в откровенности не лезла, но невестку по имени стала звать и вообще помягчела.

Георгию замечания стала делать.