Повести и рассказы

Серёжа припал на колени к холмику могилы и вдруг неожиданно для себя громко зарыдал. Он сам не знал, почему именно сейчас он плачет больше, чем в день похорон матери, но, наверное, потому, что сейчас он один, совсем один, а вокруг только снег, безмолвные сосны да мёрзлый холмик, под которым лежит мать. Мама ласковая, добрая, любимая! Сердце Серёжи сжалось, защемило в груди, горло перехватила спазма, и он припал щекой к холодному дереву надгробья.

Он не просил счастья, как советовал дед, а с мучительной ясностью вновь переживал минуты, проведённые около матери в последний час её жизни. Прикасаясь своей невесомой, бессильной рукой к руке сына, мама говорила:

— Я умру, Серёженька, умру… А так мне хотелось пожить, дождаться отца да тебя вырастить. Ох, как мне тяжко, Серёженька, об этом думать…

Потом мать помолчала и тихо, ласково добавила:

— Серёженька, посмотри мне в глаза, посмотри, сыночек, мне так хочется верить, что ты будешь, как твой отец: честным, добрым, настоящим тружеником. Тогда будет легче жить, люди не обидят тебя и сам ты найдёшь правильную дорогу в жизни… обещаешь?

— Обещаю, мама, — с трудом сказал Серёжа и заплакал. Мать тоже заплакала, но беззвучно. Только лицо её переменилось, поблёкло ещё больше, а из глубоко запавших глаз выкатились слёзы, спадая на белую наволочку подушки, совсем вот так, как сейчас слёзы Серёжи падают на белый снег могилы.

Серёжа не слышал, как подошёл дед. Он положил ему на плечо руку, хорошо, по-отцовски сказал:

— Хватит, Сергунька, плакать. Поплакал и довольно, пойдём…

Когда за холмами скрылись и деревня, и кладбище, Серёжа успокоился немного. Ему захотелось думать о другом, о том, как он теперь будет жить, учиться, ждать отца. Но мысли почему-то переносили его всё к прошлому. Может быть, потому, что прошлое было хорошим, радостным, счастливым.

Вспомнился Серёже Артек. Его посылали туда и как отличника учёбы, и как самого хорошего в районе баяниста. «Из-за баяна-то не видать, а музыкант настоящий», — говорили в колхозе и школе… Артек оставил у Серёжи много незабываемых воспоминаний. Но особенно он запомнил дружбу с мальчиком-чехом. Тот смешно говорил по-русски, коверкал слова, часто переспрашивал, когда не понимал какого-нибудь слова. Писал хорошо, а говорил по-смешному… «Где-то теперь Ян Шпачек?» — закутанный в тулуп, засыпая, думал Серёжа. Он, конечно, не знает, что у Серёжи не стало матери. А Серёже так хотелось пригласить Яна к себе, чтобы он узнал, какая у него добрая, ласковая мать. Серёже особенно хотелось это сделать после того, как он узнал, что мать Яна посадили в тюрьму фашисты. Серёжа знал, что фашисты оккупировали Чехословакию, а Ян всё-таки уехал на родину. Может, решил освободить мать. Доведись до него, он бы тоже жизни не пожалел, а маму свою выручил.

…В городе Серёжу встретили хорошо. Только тётя, мама Володи, почему-то всплакнула, когда Серёжа снял с себя полушубок и она увидела его худенького, с заросшей головой, в залатанной рубашке.

Зато Володя встретил шумно, весело. Он сразу же начал говорить о школе, подарил цветные карандаши, ходил с Серёжей в парикмахерскую и даже заплатил за него, хотя у Серёжи были свои деньги. И Дружка Володя сразу полюбил. Когда Серёжа высказал опасение насчёт того, как прокормить собаку, Володя солидно заверил:

— Коллективно прокормим. Даю честное пионерское.

Кажется, всё шло хорошо до прихода в школу. А вот теперь Серёже стало грустно от того, что не успел он перешагнуть порог школы, как сразу чернильницу разбили, сумку испачкали и Володя на него обиделся. А всё из-за этого вихрастого мальчишки.

За весь день Серёжу ни разу не спросили на уроках, и мальчик втайне порадовался этому. Всё-таки он почти на две недели отстал, да ещё чувствовал себя неловко от случившегося утром, а кроме того, как ему показалось, вообще ученики городской школы ушли далеко вперёд и он вряд ли их быстро догонит.

На улице, когда Володя и Серёжа вышли из школы, к ним подошёл Ваня Спицын. Руки и кончик носа у него были в чернилах. Из-под шапки, чуть державшейся на макушке, торчала белая, как лён, чёлка волос, полы пальто расстёгнуты, и вообще у него был законченный вид мальчишки-забияки.

— Спикала твоя чернильница, — задиристо начал Ваня.

— Свою отдашь, — повторил Серёжа, но ещё более решительно и смело, чем утром.

— Мы, Серёжа, из одной будем писать, — примиряюще произнёс Володя.

— Кляксить, а не писать, — насмешливо фыркнул Ваня.

— То-то и видать, что ты сплошная клякса. Носом пишешь. — При этих словах Серёжа указательным пальцем притронулся к кончику носа Вани.

Это уж было чересчур обидно для Спицына, который до сих пор слыл героем среди ребят. А главное, все засмеялись, точно только теперь увидели кончик его носа, запачканный чернилами. Не успел Серёжа опомниться, как получил подножку и полетел в мягкий, пушистый снег.