Повести и рассказы

— Вот она, история какая!.. Я думаю: чего бы ему, если так пошло? Очертя голову схватил ее в охапку, да и бросился бы черт знает куда, на край света! Ведь она-то у нас одна! Нет, нельзя. Другой человек, полегче, тот может и бросился бы. А наш — нет. И не потому, заметь, что там где-то человек невинно будет страдать — жена. Это вопрос совести, мы не о том сейчас говорим. У Алябьева причина посильнее будет. У него здесь главное дело жизни. Он все здесь положил и отсюда не уйдет. Это ты верно, Федя, сказал: он не принадлежит себе. Вот видишь, какое противоречие?.. А будь он не такой, тянулся бы он к белому хлебу с маслом — разве она на него посмотрела бы? Что он — красавец? Вон Фаворов — картина, а не человек!

— А чего же он? — не удержался Газукин. — Что же он?

— Я понимаю тебя, — ласково сказал Самобаев. — Нет, Вася, у Алябьева задору поболе твоего будет. Нельзя. На большой задор большая узда. Это, брат, все высокая материя. Тебе нужно дойти еще до нее…

— Чего же мне-то делать? — спросил Васька, усмехнулся и с тревогой посмотрел на Федю. Он тут же спохватился — ведь Самобаев ничего не знал о его делах!

— Прими к руководству, — сказал плотник. — Я давно тебе говорю: хочешь что-нибудь сделать хорошее — о себе не думай ни в каком виде…

— О деле, значит, думать? Ладно, хорошо. Учителя собрались! А у самих вас, у тебя, дядя Сысой, есть такое дело?

— Что-то похожее имеется. Оно у многих есть. Вон наш Герасим — образования не имеет, а дело себе нашел!

— А у тебя? — Газукин крепко взял Федора за плечо.

Федя даже испугался: вот он, прямой вопрос. Есть ли у него такое дело? Или он по-прежнему человек без места?

И, словно для того, чтобы скрыть его раздумье, в зале погас свет. Завизжали кольца занавеса — началось второе действие. Федя так и не нашел ответа на вопрос Газукина. А между тем сама жизнь приготовила уже для него этот ответ.

Поздно ночью, когда отшумели аплодисменты и ушли все поздравители, около сцены собрался кружок: рослый, выше всех на голову, управляющий комбинатом Медведев, председатель постройкома Середа — в пиджаке и глухо застегнутой черной косоворотке, Володя Цветков и артисты в париках и гриме. Подошел и Федя, настороженно улыбаясь, зная, что сейчас начнутся похвалы.

— Маловато помещение, — сказал управляющий, широко расставив ноги, оглядывая зал. — Пора, пора вам перебираться. Дворец скоро построим тебе, Уляша. Не смейся — средств не пожалеем. Лекции будут, доклады, спортом заниматься будешь — всем, чем полагается в приличном клубе. Завклуба вот у нас нет…

Последние слова были сказаны артистам, но Федор при этом жалко улыбнулся — жалко и криво. Управляющий словно ждал этой улыбки.

— Ничего, подержись, токарь! — бодро сказал он и обнял Федю одной рукой, больно похлопал по боку. — Я понимаю тебя, родной! Мы с тобой рабочие, нам бы с машинами возиться, землю копать. Подержись еще маленько! Будет и зав. Обещали прислать. Гусаров у нас еще молодец, расшевелил нам народ, — забасил он бодро. — Ишь ты, живец какой! — Он опять больно хлопнул Федю по боку. — Такое, брат, время — приходится иногда и не за свое дело браться. Это тебе не стружку снимать! — И, гулко хохоча, он отпустил Федора.

За его спиной Федя вопрошающе взглянул на Середу, и тот развел руками: ничего не поделаешь!

— Как же так? — спросил Федя шепотом.

— Он сам запросил — шепнул Середа: — А потом у тебя ведь образования маловато. — И сразу отошел, пряча глаза.

Степчиков вдруг задвигал седыми бровями, задергал лицом, словно собираясь чихнуть.

— Позвольте… Ведь у нас есть… — глядя в пол, начал он, и Середа сейчас же взял его под руку и отвел в сторону, что-то ему шепча.

Когда все ушли, Федя запер красный уголок, сошел с крыльца на доски тротуара, и тут же из темноты вышел Газукин и молча остановился около него. Должно быть, он видел и слышал все, прячась в полумраке за дверью. Он все понял — стоял около Федора и мигал, и дальний одинокий огонек отражался в его мрачном глазу.

Они постояли молча, и Федя двинулся вперед, побрел по сырой пружинистой щепе через пустырь, охваченный кольцом далеких огней. И, как эхо, зашуршали сзади него шаги Газукина. Целую минуту или две шли они оба в молчании, пока не выросли перед ними в темноте еще более темные угловатые массивы. Это был фундамент Дома культуры, выведенный над землей уже больше чем на метр. Федя налег на пахнущую цементом сырую кирпичную кладку.

— Да-а, — сказал он, качая головой. — Вот и все. Теперь действительно все.

Опять наступило молчание. Ах, как горько было Федору опираться на этот сырой, быстро и верно растущий фундамент!

— Ха-ха-ха! — громко, на весь пустырь, засмеялся Федя. — Я, по существу, уже не нужен здесь! Мое дело сделано, новый завклуб получит все готовое! А я поеду на новое место и вот так же начну! Завтра же подаю заявление!

Газукин кашлянул.

— Вася! Я решил. Ты, конечно, не должен будешь пострадать. Я тебе все распишу, как и что делать. Все будет в порядке. Будешь учиться…

Газукин молчал, а Федя продолжал разглагольствовать. Конечно, он нужен был именно здесь, а говорил все это неизвестно для чего.