Повести и рассказы

Жена помогла мне снять рубашку, майку, я нагнулся над ванной, и она начала мне мылить волосы и полоскать под горячей острой струёй. И снова я будто в детство вернулся — точно так же мама меня, помнится, мыла, трепала по башке, шутливо за ухо дёргала… Попросить Галю, чтобы и она меня за ухо дёрнула? Подумает, совсем спятил. Господи, как быстро жизнь уходит… Ночью обещают плюс девять. К утру узкий фиолетовый сугроб на моём огороде исчезнет…

Надо садиться за статью — о меняющемся говоре ангарцев. Утром у меня нет лекции, вот и примусь за работу…

5

Но на рассвете в квартиру ворвался мой лохматый Бетховен, совершенно не имеющий музыкального слуха, — Дима Саврасов. С порога диковато пропел:

— Он сказа-ал: «Пое-ехали!..» — Что-то ему вспомнилась песня про Гагарина. — «Вы знаете, каким он парнем был?». Это я про Туева. — И уже полушёпотом. — Сейчас едем в логово врага. Я уже позвонил. Он ждёт. Я сказал: мы хотим поговорить о будущем нашей области.

С его помощью, с трудом, я натянул глаженую рубашку, вдел левую руку в рукав куртки, правая под полою повисла на марлевой перевязи.

— Главное — улыбаться и молчать. Когда человек не говорит, значительно улыбается, собеседнику страшно. Я-то про него узнал всё! Старую дачу на полустанке Таёжный они переписали на тётю, другую — на Бирюсе — продали. Имеется две машины: «Volvo» записана на жену, южнокорейская «Sonata» — на шестнадцатилетнего сына. Но даже если!.. Он уже понял, что мы его поймали. Не кретин же! Едем!

«Зачем мне всё это?..» — морщась от боли в руке, думал я, садясь рядом с Димой в его пропылённую «Ниву». Но он так яростно убеждал, он кричал по дороге:

— Чёрт возьми, вы можете не брать этот дом!.. Так отдайте его своему институту… там можно проводить семинары. А?

И в самом деле, подумал я. В лесу, на воздухе, говорить о здоровье нации, о духовности куда более пристало, чем в бетонном каземате с тусклыми старыми окнами, где белая краска на рамах горбами и облупилась, как береста на весенних берёзах. А то, что я услышал про две машины Туева и про две… даже три дачи, вновь тоской и ненавистью переполнило душу. Вот они, политики, воры эпохи! Как это у Даля? «Доворуешься до кобылы». «Люди воруют, да нам не велят». Точно!

— Вы слышите, шеф?.. — донеслось до меня.

Вдруг я обиделся, в ответ яростно замычал:

— Не смейте меня так называть! Это они — шефы! Профи! Мафи!

— Николай Петрович, да что с вами? Подъезжаем. По опросам социологов он в этом туре может победить… Значит, любая неприятность ему сейчас — нож к горлу!

— Накажем, — пробормотал я. — Только не гони так.

Штаб Туева располагался в здании банка «Сибирский дом». На входе нас оглядели с головы до ног нарочито вялые парни в широких пиджаках, вопросительно кивнули на телекамеру. Дима показал им «корочки», и мы поднялись на второй этаж, в приёмную.

За столом сидела круглолицая девушка с туманными глазками, с пышной белой косой на спине, — прямо-таки Алёнушка с картины Васнецова. Перед ней на стекле истекал ароматом букет кремовых роз, на стульях вдоль стены лежали кожаные папки, папахи, сабли. Пахло ваксой.

— У него казаки… — прошептала секретарша. — Сейчас заседание закончится — и Алексей Иваныч вас примет. Кофе? Коньячку?

— Выпьем после победы… — туманно отозвался Дима, поправляя на коленях камеру и незаметно включив её, — лампочка сбоку затлела, как спелая брусничина.

Дверь распахнулась, и оттуда вышли, молодцевато поправляя широкие ремни, обхлопывая груди с крестами и прочими старинным орденами, человек семь местных ряженых. За ними в проёме двери показался неспешный, коренастый, с тонкой улыбочкой Туев.

Увидев Саврасова (кто же Саврасова в городе не знает?!), он начальственно повёл рукою, чтобы мы проходили.

Кабинет у претендента был просторный, светлый, на стене висела полутораметровая карта нашей области с флажочками на иглах, красными и белыми. Как на фронте. Дима небрежно опустил камеру на край стола и отвернулся от неё — мол, пусть пока отдыхает. Но вряд ли Туева можно был провести таким простым манёвром…

— Садитесь, земляки, — предложил он негромким, но чётким, уже снящимся мне во снах скрипучим голосом. Мы продолжали стоять. Он начал говорить, не дожидаясь вопросов, расхаживая перед нами, как маленький Сталин. — Чё делать-то будем? Коммунистов поддерживать или народную силу? Я тоже был в партии, хотя никогда не страдал глупостью объяснять всё Марксом-Энгельсом. Но и светлые идеи демократии наши реформаторы подзагубили. Заставь дурака богу молиться…

— Мы не по тому поводу пришли, Алексей Иваныч.

— Я знаю, — кивнул он. — Но я должен объяснить вам свои взгляды… Хотя… можно и с другого конца… сядем вон там. — Он показал на кресла в дальнем углу кабинета, где стоял круглый столик-зеркало с минеральной водой и бокалами. — Машинку-то свою выключите.

Дима погасил телекамеру, мы с ним прошли и сели.