Повести и рассказы

Он кивнул. А почему бы ему не съесть яичницу с салом? Он такой еды две недели не ел. Консервы да консервы. А в комнате уютно. И тетка ничего… Смотрит как училка, так она, наверно, и есть училка. Вон книжек сколько, карты разные…

Значит, не сын, воспитанник… А тогда, в Старгороде, за сына выдал… Почему? Подшутить хотел? А сегодня? Зачем взял с собой? Сказал: «Надевай парадную форму. Визит второй и последний».

— Леня, хлеба бери. Огурцы. Лук. Не стесняйся…

Леня, Леонид, Леонид Иванович… Хорошее у него имя, это верно.

— Добавки хочешь, Леня?

Конечно хочет. А еще он хочет, чтоб его снова спросили: «Добавки хочешь, Леня?»

— Сережа, знаешь, кого он мне напоминает? — Женщина засмеялась громко, безоглядно, как девчонка, и Маленький Петров с интересом поглядел на нее. — Ваську-частушечника. Помнишь? Говорят, в колхозе плохо, а в колхозе хорошо… Знаешь, этот Васька — потом уж большой парень стал — признавался мне: «Это я, Нина Николаевна, первый тогда придумал — яблоками кидаться…».

Она опять засмеялась, и Маленький подумал: «А вот так засмеется в классе — и все, никакой дисциплинки. Потому они в классе и не смеются. В учительской смеются, слыхал…»

А капитан тоже рубал яичницу и кивал в ответ на каждое слово. Когда же было вспомянуто про какие-то яблоки и Ваську-частушечника, перестал жевать, поглядел в окно и — не скоро — снова в тарелку.

— Как живешь, Сережа? — спросила Нина Сочина.

Капитан сказал:

— Нормально. Хорошо живу.

Она опустила глаза и сказала тихо:

— Ну, слава богу тогда…

А Маленький все смотрел на синюю полосатую клеенку и вспоминал свой дом и особенно воскресенье, когда все за столом, а на столе чашки, тарелки, а его любимая чашка — красная, у которой ручка отбита. А клеенка у них — зеленая, с цветочками. За столом шумно, отец балагурит, поддевает мать, что та все толстеет, а она: «Перестань, перестань…», а сама и не сердится…

И, глядя на эту клеенку, Маленький Петров как-то неожиданно для себя представил за тем воскресным домашним столом капитана. Вот для него притащили из кухни большой табурет, и капитан сел в уголке, и мать угощает его, но помещается капитан за столом почему-то неловко, неуютно, скрипит табуретом, стесняется сам и смущает других…

— Нам пора, Нина, — капитан поднялся, — ждут нас.

— До свидания, приезжайте еще, — сказала Нина Сочина, обращаясь сразу к ним обоим.

— Спасибо, до свиданья, — сказал Маленький. Сказал ясно, с чувством. Хорошая тетка.

— Присылай младшего ко мне, в Усть-Верею, — сказал капитан. — Морскому делу обучу. Сколько ему? Тринадцать? В самый раз. Запиши адрес… Впрочем, я сам напишу. У меня может перемениться…

Младшего сына Нины Сочиной Маленький почему-то сразу, заочно невзлюбил.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. Там был камень

Теплый ночной ветер накатывал с запада. Тихо тарахтела машина. Цветные бусины — огни тральщика — вот и все освещение этой ночи.

Гви протянул руку в самую темь и сказал:

— Там был Вороний камень…

Вороний камень… При этих словах Маленький сразу вспомнил кино про Александра Невского — прошлой осенью показывали его в фабричном клубе. И еще вспомнил Осадчего Семена: «Доспехи, оружие, все там лежит. Искать будут…» Как же он искать будет? Тут водолазы нужны!..

— Почему камень был? — спросил Каштанов. — Куда девался?

— Утонул. Точнее, скала утонула. Двенадцать метров скала.

— Что за интерес, — сказал Кошельков, — не видно ничего.

Гви подождал, пока Кошельков прогремит железными ступенями в кубрик, и тихо заговорил:

— …Была же тогда суббота, всходило солнце, и сошлись обе силы. И была сеча злая, и треск от ломления копий, и звук от сечения мечного, и замерзшее озеро двинулось. И не было видно льда: весь покрылся кровью…

— Это что? — спросил Маленький. Его вдруг дрожь проняла. А ведь и не холодно совсем.

— Летопись. Русский летописец рассказывает про тот день…

Жутко.

Там, в этой непроглядине, подводная скала, вся скользкая, в водорослях… А на дне — кости, щиты, доспехи — в тишине, в темноте…

— А здесь неподалеку, миль десять к северу, я рыбу ловил под носом у фашистов, — сказал Гви. — Подкармливал матушку-пехоту…

Был камень — и нет. Были они только что в Старгороде — и нет их там. Вот это у Маленького в голове никак не укладывалось. Ему казалось: всюду, где он бывал, он каким-то образом оставался. Но каким образом — этого он объяснить не мог.

— Маленький, иди на корму, — сказал капитан, — тебя Еремин сменит…

Он сидит на корме и смотрит за буксирным концом. Конец наклонно уходит в темноту, где смутно проступает корпус первой шлюпки, а вторая буравит воду позади — ее он только угадывает.

Все ушли в кубрик. Остались наверху Гвидон Игоревич да капитан. И в рубке, у штурвала — Федя.

Гви с капитаном стоят у правого борта, неподалеку от кормы, продолжают свой разговор.

— Я вот смотрю на вашего Федю и, честно говоря, завидую, — сказал капитан. — Можете корабль доверить.

— Могу! — подтвердил Гви.