Повести и рассказы

— А заснете за рулем — и врежемся.

— Честное слово, не засну! — уверял Сергей.

— Ну вот, все понял буквально. Вы совершенно лишены чувства юмора.

Сергей улыбался широко и застенчиво, и на лице его можно было прочесть примерно следующее: «Я ж не виноват. Какой есть, такой есть. Не притворяюсь». И еще во всем его облике было терпение взрослого по отношению к ребенку, который лезет на руки, мешает, а прогнать его нельзя — ребенок ведь! Прогонишь — заплачет. Надо терпеть.

— Сережа, вы зануда. Хоть бы возразили, поспорили…

— А зачем?

— Как зачем? Скучно! — Она взяла с земли острый камешек и провела поперек скамейки черту. — Вот граница. И не смейте ее переступать!

Сергей внимательно слушал ее, склонив голову и спокойно скрестив на груди большие руки.

— Ну что вы за человек! Дисциплина ходячая!

Он, все так же улыбаясь, положил правую ладонь на скамейку, и Паша поразился, какая эта ладонь широкая! Медленно двигалась она к запретной черте. Леля, озорно прищурясь, выставила навстречу худенькую загорелую руку.

— Ну, смелее!

Сергеева ладонь остановилась у черты, замерла.

— Ну!

Ладонь пересекла границу. Лелины пальцы выталкивали ее обратно, и та сначала сопротивлялась, а потом стала уступать — мальчик видел: Сергей нарочно уступал, как уступают ребенку в борьбе.

— Ах, так вы нарочно уступаете!

Она тряхнула головой, волосы осыпали лицо. Она с силой ударила кулаком по Сергеевой ладони. Паша вздрогнул. От нее всего можно ждать. Он с сочувствием поглядел на Сергея.

— Слышите, не смейте уступать! — крикнула Леля.

Сергей вздохнул и посмотрел на мальчика, словно ища его поддержки. Тот опустил глаза. Тогда Сергей сказал: «Ну, ладно» — и прикрыл своей ладонью ее ладонь так, что той совсем не стало видно. Леля дернула руку. Сергей не отпускал. Она снова дернула. Ни в какую. Паша видел, как она прикусила губу, и с внезапно возникшей тревогой наблюдал эту безмолвную борьбу. Леля тянула руку, выворачивала ее, упиралась ногами в землю, пыталась освободиться внезапным рывком — Сергей не двигался. Он сидел, точно глыба, и невозмутимо смотрел на нее. «Ты этого хотела, — казалось, говорил его взгляд, — вот и получай…»

Паша не отрываясь следил за этой борьбой, и к чувству тревоги внезапно примешалось чувство неловкости, словно он присутствовал там, где не должен присутствовать, и надо бы встать и уйти, но это обязательно привлечет внимание и будет стыдно. Значит, надо сидеть…

Наконец она выдохнула:

— Пусти!

«Пусти», а не «пустите», отметил про себя Паша.

Сергей перестал улыбаться и поспешно освободил ее руку. Леля резко встала и, помахивая рукой, пошла к колодцу. Сергей поднялся следом.

— Простите, но вы сами…

Она молчала. Загремело ведро.

Паша смотрел на пустую зеленую скамейку с четкой белой линией посередине. Он представил себя на месте Сергея и, протянув руку, провел ею по шершавой поверхности скамейки. Задержал руку на тонкой пограничной линии, представил себе, как сильно и резко вырывается из-под его руки ее рука, и подумал: «Что же делать? Отпускать? Или не отпускать?»

Он не мог ответить на этот вопрос.

* * *

По ночам Паша внезапно просыпается и долго, неподвижно лежит на спине, слушая ночные поезда. Они идут часто, и кажется, что совсем близко, хотя до станции полчаса ходу. Ночью в тишине все расстояния сокращаются. Вот, тонко свистя и дробно постукивая по рельсам, мчится пассажирский, оставляя за собой длинный звуковой след. Вот, грузно оседая на рессорах и мелко-мелко пыхтя, идет с Ладоги груженный камнем товарняк. Иногда ритм его сбивается, и тогда земля грозно вздрагивает и дом, в котором спит Паша, тоже вздрагивает. Особенно же много шуму от порожняка, идущего из Ленинграда. Порожняк останавливается на станции, ждет встречного, и Паша все не засыпает, все ждет: вот сейчас грохнет, звякнет, стукнутся друг о друга буфера шаланд, цистерн, платформ — и пойдет перестук на всю округу!.. Стихнет — тогда и засыпать можно.

Слушая ночные поезда, Паша воображает себя на каждом из них — то машинистом, то кочегаром, то пассажиром. Он переживает сейчас свои будущие странствия и видит их так ярко и отчетливо, словно у него уже была какая-то предыдущая, до отказу заполненная событиями жизнь, а теперь он ее лишь вспоминает. На самом деле он вспоминает будущее, как ни странно это звучит. Он живет будущим. Предвкушает его.

Особенно часто он видит себя в поезде дальнего следования офицером-пограничником. Он едет к месту нового назначения, на дальнюю-предальнюю границу. Он видит себя загорелым, ладным, широкоплечим, сдержанным, насмешливым, снисходительным, веселым, удачливым… Слушанье ночных поездов легко и незаметно переходит в сон, а оттуда — опять в явь.