Повести Ангрии

Граф упал в кресло, вытянул длинную стройную ногу и склонился к леди Джулии, словно влюбленный француз.

— Откуда вы, Каслрей? — спросила ее милость. — Простите, любезный граф, что не употребляю ваш новый титул, но вы знаете, Каслрей, как дорого мне ваше старое имя. Сколько светлых воспоминаний о днях минувших с ним связано!

— Вы о тех давних временах, когда ваша милость изволили шутливо прозвать меня обезьянкой?

— Беззаботные старые дни! — вздохнула леди Джулия. — В голове лишь наряды, обеды и танцы. Ни министров, ни генералов, ни политических склок, ни дворцовых интриг!

— Ваша правда, леди Джулия. В те благословенные времена я вставал в два пополудни, наряжался до четырех, до семи слонялся без дела, обедал в девять и танцевал до шести!

— О да, мой дорогой лорд, таков был ваш тогдашний уклад. Но кто мог подумать, что обладатель самого модного жилета и самых неотразимых усов в Витрополе променяет светский лоск на тяготы зимней кампании, не боясь повредить в пылу сражения свой монокль!

Конец фразы утонул в бравурных аккордах и прочувствованном пении:

Глубок поток Цирхалы,
Ившем стоит над ней.
Нега последней ночи плывет
В спокойной тишине.

Все на копья склонились,
Все спят внутри и кругом.
Иным, лишь настанет новая ночь.
Спать непробудным сном!

Сошла роса незримо
На камне стен блестит.
Когда раздастся битвы гром,
Что землю оросит?

Трубы и литавры
Победу возвестят
Но кто, обернувшись, скажет:
Вот лучшие лежат?

Могучие герои
Придут в дома отцов,
Вернутся с полей кровавых:
Где бросят они мертвецов?

В почве неродной,
На берегах чужих,
Под взором Бога мучеников,
Что хранит могилы святых.

Допев последний куплет, мисс Мур встала.

— Мне пришлось запеть, лорд Стюартвилл, ибо вы решительно меня не замечали. И не извиняйтесь, я не приму ваших отговорок! Так и знайте, вы нанесли мне смертельную обиду. Темнота вас не оправдывает. Чутье должно было подсказать вам, что я здесь.

— Чутье? О нет! — воскликнул его милость. — Розу Заморны должен был выдать ее аромат. Мисс Джейн, садитесь, я принес вести, которые заставят ваше сердечко возмущенно забиться.

— Что случилось? — спросила мисс Мур, усаживаясь на оттоманку рядом с графом.

— Надеюсь, вы понимаете, я не примчался бы сюда на ночь глядя, не будь у меня на то достаточных оснований?

— Так не тяните! — перебил Торнтон. — Что, стоило мне уйти, магистраты перессорились?

— Вовсе нет, — ответил граф, — разве что мы с Эдвардом Перси повздорили, обсуждая права незаконнорожденных, однако все кончилось миром. Как раз когда Эдвард опрокидывал последний стакан разбавленного бренди, Сиднем, стоявший у окна, заметил, что в конце улицы собирается толпа. И тут мы услышали вопль, достойный предвыборных баталий. Я велел Маккею разузнать, что происходит, но не успел он выйти, как в комнату влетели пятеро или шестеро заморнских джентльменов, а их предводитель заявил — скорее радостно, чем огорченно, — что в городе волнения.

«Волнения? С чего бы?» — удивился я.

Ответом мне было молчание. Некоторые из присутствующих джентльменов изменились в лице, заслышав рев толпы. Не прошло и двух минут, как площадь между гостиницей «Стэнклиф» и зданием суда заполнили орущие оборванцы всех мастей.

— Окна били? — спросил генерал.

— Отнюдь. Им не было до нас никакого дела. Эти голодранцы не сводили глаз с гостиницы и истошно орали, но даже ради спасения собственной жизни я не осмелюсь повторить их речей. Не тревожьтесь, генерал: констебли не мешкая отправились усмирять крикунов, а войскам в казармах было приказано встать под ружье.

Мы с Перси вышли на площадь и, не жалея глоток, стали уговаривать горожан разойтись. Однако толпа продолжала неистовствовать:

— Долой Нортенгерленда! Долой французов! Долой Ардраха!

— Друзья мои, кого вы называете французами? — возмутился я. — Кого причисляете к сторонникам Нортенгерленда и Ардраха? Я с радостью присоединю свой голос к вашим — и разойдемся подобру-поздорову!

Толпа ответила оглушительным криком. Затем вперед выступил Эдвард. Заложив пальцы в проймы жилета, он гаркнул:

— А сейчас, друзья, воздадим должное нечестивому сластолюбцу Нортенгерленду! Не стесняйтесь, дайте себе волю, я засекаю время!

Оглушительный рев толпы сотряс ступени.

— Сограждане, вы были на высоте! — объявил Эдвард. — А теперь ступайте по домам, на сегодня довольно!

Однако горожане не пожелали внять нашим призывам. Толпа недовольно роптала, злобно пялясь на окна гостиницы, словно то, что вызывало их гнев, пряталось за ними.

— Нортенгерленд остановился в гостинице? — спросил я.