Повести Ангрии

Любой сторонний наблюдатель отметил бы, как мы похожи. Молодые, стройные, бледнокожие, светловолосые и голубоглазые, одетые с иголочки. Узкая обувь подчеркивала изящество ступней, холеные пальцы были унизаны тяжелыми перстнями. Впрочем, мой приятель превосходил меня ростом, к тому же отличался выправкой бравого вояки. Над его верхней губой пробивались рыжеватые усики, щеки украшали бакенбарды. Выпятив грудь, он сидел подбоченившись, гордо вытянув длинные стройные ноги в сапогах со шпорами. Лицо, от природы болезненно-бледное, несло несомненный след тягот военной службы — кожу моего старинного знакомца, как и мою, выжелтило беспощадное солнце.

На нем был синий фрак с бархатными лацканами, бархатный жилет и отличные белые панталоны. На мне — зеленый сюртук превосходного кроя и легкие брюки. Ужели, читатель, ты не видишь нас пред собой?

Тем временем молодой офицер сжал ладонью виски и, задумчиво наполняя бокал шампанским, спросил:

— Осмелюсь предположить, вы удивлены нашей встречей?

— Еще бы! Я думал, вы в Газембе, Донголе, Боновене или Сокатто, в одном из этих варварских мест, расставляете ловушки дикарям или спите, подобно Моисею, в тростнике у берега реки.

— Ваше описание, Тауншенд, превосходно рисует жизнь, которую я вел последние полгода.

— Неужто вы к ней охладели?

— Охладел? Вы забываетесь, сударь! Газеты на каждом углу только и твердят: «Бравые гусары Десятого полка под командованием полковника Уильяма Перси не знают усталости. Их доблестному командиру неведома жалость. Только вчера пятеро или шестеро туземцев были повешены под стенами Донголы». Или вот: «Возмездие неминуемо! Что подтвердил неделю назад в Катагуме сэр Уильям Перси. Изувеченные останки гусара, похищенного дикарями, были найдены в джунглях. Сэр Уильям немедленно отрядил на поиски негодяев трех самых свирепых ищеек, которые и обнаружили негров-убийц несколько часов спустя. Запятнанные кровью своей жертвы мерзавцы по горло увязли в болоте. Сэр Уильям собственноручно прострелил им головы, и тела негодяев погрузились в зловонную трясину, ставшую им достойной могилой». Неужто не впечатляет, Тауншенд?

— Еще как впечатляет, полковник. Но что заставило вас оторваться от праведных трудов во благо Отчизны?

— Экий вы непонятливый, Тауншенд! Десятый гусарский полк — боги, нет, лучше богоподобные герои! — истерзанный малярией и беспощадным солнцем, не мог долее выносить тягот жизни в пустыне, поэтому милостью добрейшего монарха был отозван, впрочем, не его собственными августейшими устами, а посредством У. Г. Уорнера, нашего верного и возлюбленного советника, доставившего распоряжение генерал-аншефу и командующему фортами Анри Фернандо ди Энара, от которого его получил ваш покорный слуга.

— И запрыгал от радости?

— Запрыгал? Отнюдь. Надеюсь, я изучил сию депешу с приличествующей холодностью, однако, не скрою, был до глубины души тронут проявлением высочайшей милости. Впрочем, в пот меня не бросило и чувств я не лишился. Нам, младшим чинам, не пристало выказывать радость или скорбь, довольство или разочарование.

— И что теперь, полковник?

— Господи помилуй, мистер Тауншенд, к чему такая спешка? Дайте мне время утишить ярость и смятение чувств, в которые привел меня визит в Газембу!

— Но что случилось?

— Всему виной моя редкая скромность, доходящая порой до самоуничижения. Шишка почтения к начальству на моем черепе развита сильнее всех остальных и когда-нибудь доведет меня до могилы. Путь в Адрианополь лежит через Газембу, где мне пришлось исполнить тягостную обязанность — предстать пред светлые очи командующего на его прелестной маленькой вилле. Туда я и отправился, поддев под мундир холщовую рубаху (согласитесь, было бы несколько самонадеянно фланировать в батисте перед его милостью, который признает лишь грубый лен). Синьор Фернандо истинно мужественный человек, если соглашается жить среди грязного отребья, которое набрал в прислугу. Арестанты плавучей тюрьмы перед ними — сущие агнцы.

Отцеубийцы, матереубийцы, братоубийцы, сестроубийцы, подлецы и мерзавцы всех мастей, взяткодатели и лжесвидетели — вот челядь, которой его милость доверил свой дом.

Фальшивомонетчик в обличье привратника открыл мне дверь, карманный воришка, замаскированный под лакея, препроводил меня в переднюю, где я угодил в объятия субъекта, изображавшего дворецкого, — на его совести три срока за поджог. Этот последний и назвал мое имя секретарю, мистеру Гордону, явно снятому с виселицы, что не позволило правосудию свершиться во всей полноте, без всякого недостатка.