Повести

Оттаскивая в сторону инструмент, негодные детали и куски листового железа с рваными после газорезки краями, Андрюха Скворцов думал о том, что мастер, пожалуй, торопится с запуском, что не мешало бы еще раз пройтись по узлам, проверить, убедиться…

Однако рыжий электрик, стоящий у пульта управления, по приказу мастера стал нажимать на черные пусковые кнопки, и Скворцов почувствовал, как от волнения покалывает в кончиках пальцев.

Небритые, с бледными лицами, в промаслившейся одежде, слесари стояли в сторонке, нещадно курили и смотрели на свою машину, на громадину, которая оживала, наполнялась движением конвейерных лент, гулом колес и моторов. Скворцов тоже попросил папироску и, помяв ее в дрожащих пальцах, закурил.

— Давай! — хриплым голосом крикнул в это время мастер.

Электрик всей ладонью надавил на самую большую пусковую кнопку, и тотчас же взревел огромный ребристый мотор главного привода. Набирая обороты, он начал разгонять невидимый, заключенный в чугунную коробку, ротор.

Геннадий, стоя на верхней площадке машины, запустил совковую лопату в железный бункер и сыпанул на конвейер первую порцию формовочной земли. Черная горка этой земли подплыла к чугунной коробке, исчезла в ней. Однако через мгновение, захваченная и раскрученная ротором, с огромной скоростью вылетела из сопла коробки в виде черной струи. Струя ударила в дно деревянного ящика, установленного под машиной.

Скворцов жадно курил горькую папиросу, с непривычки кружилась голова, однако унять томительный, тревожный озноб никак не удавалось.

Обороты ротора, между тем, нарастали, нарастали, приближаясь к пределу: черная струя уже хлестала из коробки с такой силой, что отдельные песчинки, задевая за края сопла, высекали искры.

И когда предел — полторы тысячи оборотов в минуту — наступил, из сопла вместе с землей вылетел какой-то кусок железа. «Плица!» — мелькнула мысль. Как пушечное ядро, чугунная плица грохнула в дно ящика, раскололась, у самого уха Скворцова с визгом пронесся осколок, и в следующий же момент, похолодев, Скворцов увидел, как сначала главный привод, потом тележку, потом мост, а затем и всю машину забило мелкой, увеличивающейся дрожью.

Дисбаланс!

Сейчас порвутся резьбовые соединения, расползутся сварные швы, изогнутся, искорежатся стальные фермы.

Кто?

Кто не закрепил плицу на роторе?!

Глава первая Платон

Разбудили Андрюху воробьи. Что-то собрало их в вершине тополя близ открытого настежь окна, и они отчаянно верещали, словно соревнуясь — кто кого перечирикает.

Андрюха натянул было одеяло на голову, да где там. Воробьи кричали теперь, казалось, прямо в комнате, прямо над кроватью.

Крякнув с досады, Андрюха приподнял тяжелую от недосыпания голову, сел на кровати, взял со стола пустой спичечный коробок и, перегнувшись через подоконник, запустил коробком в густую тополиную листву. Вершина взорвалась трепещущими крыльями, воробьишки, лупя в тесноте друг друга, ринулись наутек.

Андрюха удовлетворенно хмыкнул и хотел было снова нырнуть в постель, но посмотрел на часы, обвел взглядом комнату и, окончательно проснувшись, вспомнил — экзамен же!..

Парни спали все как один. Тощий длинноногий Владька лежал поверх одеяла, уткнув лицо в «Основы философии». Смуглый Игнат в руке, обнимающей подушку, держал конспект, заложив указательным пальцем страницу, на которой поборол его, Игната, сон. Над кроватью Гришки Самусенко кнопкой приколот листок: «Братцы! Кто первый проснется — будите! Разрешаю таскать за волосы, рвать ухо, щекотать в носу, прижигать пятки!» Внизу — размашистая подпись.

Самый подготовленный к экзаменам, конечно же, Петро. Андрюха взял с Петровой тумбочки бумажный кубик. Ап! — и кубик растянулся до полу, превратился в пружинящую ленту-буклет. На ленте плотным бисерным почерком изложен полный курс диалектического и исторического материализма. Ап! — и лента, спружинив, как живая, снова превратилась в кубик-гармошку, которая легко умещалась в зажатой руке. «Фирма!» — усмехнулся Андрюха и опять почувствовал тревожный холодок под ложечкой: самый неподготовленный на сей раз он, Андрюха.

Три дня тому назад, после экзамена по деталям машин, он с утра засел за «основной вопрос философии» — что же первично: материя или сознание?

Твердо вроде бы усвоив, что первична материя, что сознание вторично, собрался идти дальше, но вдруг подумал, что как-то нехорошо получается. Вот он разделался с философами-идеалистами, смешал их, можно сказать, с грязью, а ведь ни одного из них ни разу не читал. Не честно как-то. Не годится.

Побежал в библиотеку и взял там небольшой томик Платона в сером переплете.

Читал и отмечал про себя: верно говорит Платон, правильно, логично, ничего не скажешь. И вдруг спохватился — стоп! Как же так?.. Ведь он же идеалист, стопроцентный идеалист, а я соглашаюсь… Стало быть, тоже становлюсь на идеалистические позиции… Ну и ну.

Перелистывал страницы обратно и начинал читать по новой. И опять спохватывался только тогда, когда соглашался с Платоном уже как с идеалистом: «Что-о за черт!» — не на шутку встревожился Андрюха.