Повести

«А может, это и не она, — думал Саша, — а если она? Тогда только быстро пройду мимо. Не узнает. Не может же она помнить всех, с кем разговаривала. А если все-таки узнает, — вновь подумал он, — узнает и догадается что я нарочно, увидев ее, решил пройти мимо». От этой мысли Саша даже покраснел. Но тут же постарался успокоить себя: чего это она должна подумать такое. Надо просто и спокойно, как и все люди, идти себе, и она даже не обратит внимания.

Вдруг пошел снег. Так часто бывает весной. То греет теплое солнце и даже парит, как в душный летний день, то дохнет ледяным ветром, а то, вот как сейчас, ни с того ни с сего надвинулась туча и густо посыпали крупные снежинки. Обрадовали потому, что в густой пелене снега можно было пройти незамеченным, а испугало его то, что девушка могла уйти домой. Когда Саша быстро и уверенно зашагал по аллее, ему ещё не переставало казаться, что она вот-вот поднимется и уйдет. Но девушка не уходила.

Снег мгновенно выбелил все вокруг — и тротуары, и крыши домов, и деревья, и скамейку, на которой сидела девушка. Но снежинки лишь чуть-чуть припушили ее платок и плечи. Когда Саша подошел ближе, он даже различил на ярком платке крупные бело-розовые цветы и заметил, что резиновые на пряжках боты, какие обычно носили школьницы до войны, потеряли от времени блеск и были в нескольких местах заклеены.

Он уже прошел мимо, когда девушка быстро поднялась, догнала его и остановила негромкими робкими словами:

— Извините, пожалуйста…

«Узнала», — подумал Саша, почувствовав, как тревожно и радостно ему стало.

— Извините, — повторила она, вглядевшись в Сашу и как-то неожиданно вся сникнув. И Саша понял — она узнала его. Но узнала, когда подошла сама. И то, что она все же запомнила его, одного из многих, которых ей приходилось встречать, снова обрадовало паренька и вновь заставило тревожно сжаться сердце. Но ответил он ей грубовато:

— Что тебе?

— А, — махнула она рукой, — ничего… Я тебя уже спрашивала.

Девушка произнесла это так, словно они уже давно знали друг друга и ей уже надоело его спрашивать.

— О чем спрашивала? — удивился Саша.

— Не помнишь? — почти с упреком произнесла девушка.

И он, вспомнив, ответил улыбнувшись:

— Помню. Василий Алексеевич Стрельченко…

— Запомнил? — удивилась девушка и некоторое время непонимающе, даже несколько подозрительно смотрела на него. Потом тоже улыбнулась и повторила уже обрадованно: — Запомнил-таки…

— Да, — кивнул Саша. Он понимал, что следует еще что-то сказать, а то девушка возьмет сейчас и уйдет. И ему захотелось сказать ей что-нибудь успокаивающее, ободряющее, но ничего такого, как назло, не приходило в голову.

Они вышли из сквера на Константиновскую. Снег уже перестал падать, снова светило солнце, но оно было красноватым, вечерним и не очень теплым. Снег лежал, не тая. Только на выбившихся из-под платка темных волосах Иришки он растаял и серебрился крупными каплями.

Она повернулась к Саше и несколько повеселевшим голосом спросила:

— Ты на каком плаваешь?

— На «Полине Осипенко».

— Полина Осипенко, Мария Раскова, Валентина Гризодубова, — повторила задумчиво Иришка. — Какие замечательные имена! Я когда-то мечтала быть похожей на одну из них. А теперь…

— Что теперь?

— Да так, — грустно усмехнулась она, — Тебя как зовут?

— Саша.

— А меня Ирина, Ира. Папа меня называл Иришкой. Так сейчас все и зовут. А ты кем плаваешь на пароходе?

— Пока кочегаром. Потом поступлю учиться на механика.

— Как мой папа. А твой отец на фронте?

— В госпитале он, на Урале. Ранен. А мама на фронте.

— Счастливый ты. А у меня мамы давно нет. Папа, наверное, еще есть. Я верю. Ведь пропал без вести — это еще не убит, верно?

— Конечно, конечно, — торопливо заверил ее Саша. И говоря так, он и сам в это верил. Ему очень хотелось, чтобы Иришкин отец, Василий Алексеевич Стрельченко, был жив.

— Я в военкомате была, в пароходстве, теперь просто хожу и у людей спрашиваю. Кое-кто его помнит, мы ведь только накануне войны в Киев приехали. А вот тех, кто на фронте с ним был, еще не встретила. У вас на пароходе есть такие, что вернулись с фронта?

— Есть.

— Ты спроси у них, пожалуйста.

— Обязательно спрошу и, если узнаю… — Он вдруг замялся. — Как же я тебя найду, если хоть что-нибудь узнаю?

Иришка помолчала. Они пересекли Красную площадь, свернули на улицу Жданова.

— А ты где живешь? — спросила Иришка.

— На улице Октябрьской революции, большой серый: дом, в нем когда-то жили военные. У меня и дедушка был военным…

— Сам живешь?

— Нет, с бабушкой, папиной мамой. А ты?

— У хозяйки. Мы сняли у нее перед войной квартиру. На Константиновской.

— А номер?

Иришка нахмурилась, замкнулась:

— Зачем это тебе? Ни к чему…

— Может, я все же разузнаю что…

— Я сама приду на пристань к «Осипенко». Не прогонишь, тебя не засмеют?

— Кто?

— Ну, кто-нибудь. Скажут, вот еще навязалась…

— Не скажут, — уверенно ответил Саша. — У нас хорошие ребята.

Перейдя трамвайную линию, они свернули на набережную и пошли тропинкой, по обеим сторонам которой уже пробивалась первая вяловатая трава. Сквозь голые деревья кое-где дымчато проглядывала легкая зелень начинающих цвести ив.