Повесть Вендийских Гор

Танец Натаи был прелестен. Она как будто освободилась от земного тяготения, словно была не женщиной во плоти и крови, а свободным языком пламени. Она рассказывала в танце о своей страсти, о любви и страданиях, о горе и радости, о жизни и смерти. Она то улыбалась, то хмурилась, то внезапно становилась стыдливой, то вдруг вся раскрывалась и словно сам воздух желал ее. Каждое движение ее было словом и все вместе складывалось во фразы, понятными даже тому, кто впервые видел подобный танец.

Она вздрогнула телом в последний раз и будто без сил повалилась на пол. Конан даже привстал, желая оказать посильную помощь, но, оглядевшись, заметил, что одинок в своем желании.

Девушка вдруг стремительно вскочила и подбежала к вождю, упав перед ним на колени. Голова ее низко опустилась и волосы простерлись по земляному полу. Конан с непривычным чувством смущения поджал ноги.

— Отец! — взмолилась златовласка.

— Натая, милая моя, — ласковым тоном сказал Гхоро, — ты можешь не стесняться всех этих людей. Они — мои гости. Моя еда — их еда, моя дочь — их дочь, мои слова — их слова, говори!

Натая подняла голову и взгляд ее синих глаз царапнул Конана словно по сердцу. Что-то в этой девице было такое, что заставляло обычно невозмутимого в отношении женщин киммерийца, чувствовать тяжесть в груди.

— Отец, ты же знаешь, кому я была предназначена в жены, и знаешь, что теперь я стала вдовой, не став женщиной. Прошу тебя, отец, отдай меня теперь этому белому человеку, который завтра убьет тигра! Пусть он возьмет вместе с жизнью тигра и мою жизнь!

— Ты права, — сказал вождь. — Ты должна была стать женой человека, который убьет тигра и ты станешь ею, если он тоже хочет этого.

Гхоро уставился на Конана. Все другие тоже стали смотреть на него. Горкан толкнул киммерийца локтем в бок, прошептав что-то неразборчивое.

— Я согласен, — сказал Конан.

Натая немедленно схватила его за руку и потянула за собой. Вокруг одобрительно засмеялись. Конан ничуть не сопротивлялся.

Удаляясь, киммериец вдруг обернулся на пороге и небрежно, не целясь, метнул дротик с коричневым хвостом.

Дротик вонзился в торец дротика Матакуры. Все вскрикнули, как один.

— Поразительно! — восхитился вождь.

— Я промазал, — заявил Конан. — Никогда еще я не бросал так плохо. Я целился в синее.

Матакура с горестным криком вскочил и, сгорая со стыда, бросился вон из дома.

40

Снаружи хижина Натаи-деви выглядела убогой, словно лачуга пропойцы. Этим она не отличалась от большинства других домов деревни. Зато внутреннее убранство приятно поразило Конана.

Свет исходил от масляной лампы на треножнике. Ковры лежали в несколько слоев и поверх них был постелен драгоценный тисненый шелк, окрашенный пурпуром. По широкому ложу в беспорядке были разбросаны подушки с рисунками драконов и фениксов. В изголовье постели находился столик. На нем стояла клетка из плотно переплетенных тонких прутьев. Неясно было, есть ли что внутри. Подойдя поближе, Конан посмотрел сквозь прутья и ему показалось, будто его взгляд отразился в чужих глазах.

Конан никак не ожидал встретить в убогой деревенской хижине такое богатство. Если у них что-нибудь не заладится с таинственным городом Хорто, надо будет снова заглянуть сюда и все выяснить подробно, решил киммериец. Но пока время отдыхать без забот. Хотя одна забота у него была — не так часто до сих пор выпадало Конану лишать девиц невинности.

Натая предложила гостю выпить вино из маленького фарфорового сосуда. Она налила вино в белые чашечки с толстыми стенками. Вино было мутноватым, желтого оттенка. Конан не слишком разбирался в вине, во всяком случае в разных тонкостях, но это вино оценил сразу. Запах у него был своеобразным, но оно быстро опьяняло и делало хорошие предметы еще лучше.

— Ты благоуханна, как весенний цветок, твои волосы прекрасны и у тебя такая белая кожа, — сказал Конан, гладя девушку по голове. — Кто ты и почему ты называешь того урода своим отцом? Я не слишком силен в таких вещах, но думаю, этот человек никак не может быть им.

Натая-деви обняла Конана, приблизила губы к его левому уху и жарко зашептала:

— Да, ты прав, Гхоро не отец мне. Не настоящий отец. Но никому не говори, что я призналась тебе в этом! — Она на мгновение отстранилась и строго повела указательным пальцем перед носом Конана.

— Я не пророню ни слова из того, что услышу здесь, — сказал Конан. — Не в обычаях народа, к которому я принадлежу, выбалтывать то, что услышано на ложе возлюбленной. Уверяю тебя! — Он привлек Натаю-деви к себе и стал целовать ее в губы. — Твои губы подобны сочному персику! Я жажду скорее узнать вкус остального!

— Подожди, — сказала она. — Я хочу рассказать тебе все. Я устала от молчания. Мне не с кем было здесь поговорить. Только в своих снах я могла разговаривать!

Натая приблизилась к клетке и погладила по прутьям.

— Это — мой анэм, — сказала Натая. — Правда, он прекрасен?

Конан пожал плечами. Он не знал, что такое анэм, но признаться в этом не позволила гордость. Натая поняла это. Она положила руку Конану на запястье. Прикосновение ее было нежным, как прикосновение цветка.