Невозможно было удержаться, чтобы не работать. Вместе со взрослыми мы принялись за дело: собирали разбросанный инструмент, очищали от снега дороги. Я даже снял старую телогрейку, чтобы легче было. Никакая игра не казалась мне такой увлекательной, как эта работа. Особенно радостно было оттого, что я работаю бесплатно, на пользу революции. Если бы мне давали тысячу рублей, я и то не взял бы. Бесплатно работаю, на революцию. Сам товарищ Ленин похвалил бы меня.
— Молодцы, ребята, — одобряли нас взрослые, — старайтесь, это все для вас делается: вам доведется в коммунизме жить!
— Мы и так не отстаем, — ответил за всех Васька. — А ну шибче, ребята, лучше старайтесь!
— Стараемся, товарищ! — закричал я.
— Правильно, Василий, подгоняй хлопцев!
Один из рабочих увидел вдали, над трубой кузнечно-костыльного цеха, черный дым, и зазвучали отовсюду оживленные возгласы:
— Дым, дым!..
Галки, горланя, закружились над трубой: погреться слетелись. До чего хорошая жизнь началась: даже птицы повеселели!
В самый разгар работы Уча, рывшийся в снегу, закричал нам:
— Сюда, скорее сюда!
Из-под железного хлама он вытащил ржавые, покрытые инеем кандалы страшную, похожую на живую змею цепь с двумя «браслетами» на концах.
— Оковы, — мрачно проговорил Васька, шевеля звенья цепи.
Ребята, притихшие, молча разглядывали находку. Я тоже робко притронулся к холодной стальной змее. Васька выпустил кандалы, и они скользнули из рук, звякнули и свернулись клубком.
— Это Юз рабочих заковывал, — объяснил Васька.
— Хорошо бы его самого заковать или какого-нибудь буржуйчика! сказал Абдулка.
— Давайте Сеньку-колбасника закуем! — предложил я.
— А что? Верно! — согласился Уча. — Поймаем и закуем!
Васька молчал, не то обдумывая, как лучше заковать колбасника, не то колеблясь, стоит ли пачкать руки.
— Сеньку неинтересно, — сказал он. — Юза бы заковать…
Заковать Юза, конечно, было бы хорошо, но он сбежал, а Сенька под рукой. Выманить бы его сейчас из дому, затащить в сарай и заковать, пусть бы орал: «Мамочка, что я теперь буду делать, закованный!» А я бы ему сказал: «Походи, походи в кандалах, как Абдулкин отец ходил и как товарищ Ленин мучился в Сибири!» Вот почему, когда Васька размахнулся и закинул кандалы в снег, я пошел туда, где они упали, поднял и опустил за подкладку телогрейки через дыру в кармане. Неловко было ходить — кандалы перевешивали на один бок и противно звякали, но я не захотел их выбрасывать, затаив злость против ненавистного колбасника.
Весело было на заводе, хорошо работать под музыку, но кто-то из ребят вспомнил об очереди за хлебом. Нужно было спешить, а то Илюха, чего доброго, получит и съест наш хлеб. Ведь нам выдавали по четверти фунта на душу. Положи в рот — и нет пайка.
В кооперации уже выдавали хлеб, когда мы вернулись, и очередь наша приближалась. Скоро мы получили по полфунта хлеба, а сверху того по фунту муки в шапку.
Теперь закон «кто не работает, тот не ест» был не про меня: я сегодня работал, а значит, могу есть!
4
Прошло два дня, и нам объявили, чтобы мы собирались в школу. Это была самая радостная новость.
Школа. Сколько мы мечтали о ней, сколько раз с тоской проходили мимо одноэтажной юзовской гимназии и с завистью заглядывали в окна, за которыми учились буржуйские сынки! Сколько раз бородатый сторож гонялся за нами с метлой. Если сторож не замечал, то мы целый урок стояли под окнами.
Однажды мы видели, как отвечал урок Сенька-колбасник. В классе, развалясь, сидел красноносый поп отец Иоанн, перед ним, понуро опустив голову, стоял Сенька. Поп злился и ворчал: «Тебе говорят, болван, бог един в трех лицах: бог-отец, бог-сын, бог — дух святой». Колбасник глупо моргал глазами и молчал. Поп Иоанн под конец сказал ему: «Тупа главы твоей вершина, нужна дубина в три аршина» — и велел Сеньке идти на место.
Мы с Васькой рассмеялись, а Сенька показывал нам кулак.
Когда раздался звонок на перемену, орава гимназистов под командой колбасника выбежала со двора и осыпала нас грудой камней. «Бей сапожников!» — кричал Сенька. Мы защищались как могли, но нас было двое, а гимназистов человек сто.
Огорченные, мы ушли домой. Не то было обидно, что нас избили, а то, что нельзя нам учиться. Меня отец кое-как научил читать и писать, но Васька не знал ни одной буквы. А как ему хотелось учиться!..
И вот пришло счастье. Собираясь в школу, я надел свою драную телогрейку, хотел выбросить кандалы, но раздумал: вдруг Сенька встретится.
Тетя Матрена дала нам по куску хлеба с солью, по луковице, и мы отправились.
Над бывшей гимназией празднично развевалось красное полотнище. Учеников собралось человек сорок. У многих висели через плечо холщовые сумки, но в них не было ни книг, ни тетрадей, ни карандашей.
В длинных светлых коридорах было холодно. Окна почти все выбиты, парты изрезаны ножами. «Наверно, Сенька сделал со зла», — подумал я.
Веселый шум, беготня наполнили гулкие классы.
Всех нас собрали в большой комнате. Там в ряд стояли поломанные парты. Расселись кто где. Мы с Васькой облюбовали самую высокую парту в дальнем углу.