Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую

Илья! — выдохнула она. Теперь ему стало понятно. Он отвел руку-лопату от лица и хотел опустить ее на плечо жены, но она рванулась вперед. Она мчалась, едва касаясь земли, туда, к селу, к их избе между молодыми дубками. И он побежал за ней. На бегу он не мог угадать — кто же там ходит-бродит, раскачивая дубки. И не мог остановиться, чтобы рассмотреть как следует. Но кто бы там ни ходил — это не мог быть Илья. Разве может ходить-разгуливать безногий своими нехожалыми ногами? Разве может раскачивать дубы безрукий своими недержалыми руками? Только исплаканным материнским очам могло привидеться такое в жарком мареве заката. Только ее изболевшемуся сердцу могло почудиться. И он жалел ее и хотел остановить. Прижать ее залитое слезами лицо к своей груди. Больше ведь он ничем не мог помочь ей. Но разве догонишь мать, когда она бежит к своему сыну?

Видите? Впереди, разинув в безмолвном крике рот, не переводя дыхания, несется маленькая женщина с изрезанным морщинами лицом. За- ней, тяжело топая по прокаленной солнцем дороге, сопя и отдуваясь, бежит ее муж. Приотстал-таки. А за ними — оглянитесь — всей гурьбой с воплем — женки. Серпы покидали. Платки потеряли. Как на пожар сорвались. Где горит, что горит — не видать. Да ведь не стали бы они зря так бежать — Иван и Порфинья. А мы пока давайте побежим чуть вперед (нам ведь это не трудно: не ногами бежим — мыслью) и, пока Иван и Порфинья тут окажутся, заглянем в их избу, посмотрим, как они живут. Сейчас лучше всего, потому что потом нам уже некогда будет глазеть по сторонам.

Изба как изба. До сих пор в тех краях похожие стоят. Только трубы над стрехою. А тогда труб не было — топили по-черному. И окошки теперь побольше прежних и прорублены пониже. А в те времена окошки высоко пробивали. Вот оно взирает на нас — око дома. Потому и зовем — окно.

Входите, не стесняйтесь.

Я вижу, вы потихоньку крутите носом, дескать, дух в избе… Это вы зря. Зимой — оно, конечно. Дым от печи по избе стелется, глаза ест. Да ещё в крещенские холода, например, когда приютят от мороза в избе барана с яркой, кур, чтоб гребешки и лапы у них студеными ночами не померзли, или заведут буренку погреться. Тогда Порфинья хоть и не говорила Ивану ничего, но сама про себя мечтала о расширении жилья. Но буренке ведь не век в избе стоять. Погреется, попьет теплого пойла, пока Порфинья её доит. А потом — ступай восвояси, в хлевушок, авось не замерзнешь. Глядишь, и дым утянуло в дымницу. Заволокут волок, чтоб не задувал вьюговей. В окошко свет сквозь бычий пузырь сочится. А летом и вовсе неплохо. Во всяком случае Иван и Порфинья прожили здесь всю свою совместную жизнь. Вот на полу — шубейка драная. Так и лежит с утра, как Иван кинул. На столе — горшок из-под щей. Так и стоит, как Порфинья оставила. А на лавке — ведро с водой, свежей, ключевой. (Примечайте!) Кто его принес сюда от родника дальнего, пока хозяева в поле были? Рядом — ковшик берестяной. Кто n: i него пил — капли ронял, пока хозяев дома не было? Л главное, где же их сынок Илюшенька, известный всему Карачарову Сидень? Вот какие загадки нам изба загадала. Только прежде чем их разгадать, давайте сядем ног на эту лавку (где обычно Илюшенька сидит) и потолкуем, пока никого нету. Мне нужно кое-что сказать нам.

Я хотела начать свою книгу как это и положено — сначала написать предисловие. Села и стала писать все по порядку. Сначала о том, почему я решила написать чту книгу, потом о ее героях — об одном, о втором, о третьем, потом о том… Писала, писала… Посмотрела — что-то длинно получается. Вон уже сколько, а до самой книги еще далеко. Так не годится. Надо написать покороче — только самое главное.

Попробовала покороче. Написала одно главное, потом — второе, потом — третье, потом… Потом прочитала то, что написала. Честно говоря, не получилось у меня предисловия. Может, потому, что я сама не очень люблю читать предисловия. Ведь предисловие — это то, что предваряет «слово», то есть сам рассказ, повествование. Зачем же мне нужно, чтобы мне рассказывали, о чем мне будут рассказывать. Лучше уж сразу почитать само «слово». А вот потом, если вдруг… Что случается вдруг, когда мы читаем какую-нибудь книгу? Да мало ли что.

Случается, что нам хочется выяснить, что в ней правда и было на самом деле, а что — придумано. Или нам о чем-то хочется узнать подробнее. Случается, что нам просто кое-что бывает непонятно, потому что мы недостаточно знаем нравы и обычаи того времени, в котором живут герои книги, а автор, увлеченный повествованием о событиях, происходящих с его героями, не все может нам объяснить по ходу дела. И вот тогда… Есть такое выражение в нашем языке — «к слову сказать». Иногда это «к слову сказать» бывает просто необходимо, И вот тогда мы не прочь заглянуть в предисловие, прочитать примечания. Но предисловие уже далеко позади, а примечания где-то в конце книги. И нам в разгар событий неохота отрываться и искать объяснения в сноске, отпечатанной мелким шрифтом.