— Так вот, послушай‑ка, Ив, что дальше вышло, совсем недавно. На дороге из Корбейля в Париж я встретил твоего дружка — жонглера Госелена. Он теперь у нашей «дамы сердца» госпожи Агнессы д’Орбильи. Растолстел, на хороших хлебах разъелся, румяный, должно быть, угождает хозяйке. А ведь он, скажу тебе, дрянь препорядочная. Ну так вот, узнал меня и давай лебезить: и самый‑то я хороший из всех в замке Понфор, и ах как жаль ему убитого барона, и как он сочувствует бедной дочке маршала, а тебя ужасно жалеет, и куда ты только девался, придумать не может, если бы нашел, тотчас бы устроил тебя в замок д’Орбильи.
Слушал я его, слушал да и говорю: «Вот что, дружок, строил бы ты свои сирвенты да фаблио[100] сам, а Ива оставь в покое. Ведь ты втравил его однажды в историю, чуть было не погубил совсем — добрые люди нашлись. А я знаю всё, как ты наплел тогда рыцарю Рамберу про Ива…» Тут он сразу съежился и давай меня вином угощать. А я думаю: давай‑ка его спрошу, правда ли, что те рыцари войну затевают. А он, не знаю, от моих ли слов или от вина, возьми да всю ихнюю тайну и открой. А тайна, мой дорогой Ив, страшная. В замок д'Орбильи частенько жалует рыцарь Жоффруа де Морни, родственник покойного барона, и ведет тайные беседы с хозяйкой замка. Госелен и подслушал две–три такие беседы Оказалось, мой монах в таверне говорил сущую правду: собраны отряды конных рыцарей и лучников огромное число, и всё это должно вот–вот нагрянуть на домен сира дю Крюзье, осадить его замок и истоптать его поля, сжечь деревни…
Ив не мог удержаться от возгласа:
— Деревни сжечь?
— Да, поля истоптать, а деревни сжечь. Они всегда так: Какое им дело до беззащитных вилланов! Рыцарь Жоффруа, он у них начальник над войсками, похвалялся, что заготовил потайные склады запасного оружия под самым носом у дю Крюзье в каком‑то мерлеттском лесу…
— Мерлеттском?
Ив оперся руками о скамью и потянулся к Фромону. Симон заметил это движение и толкнул Мадлену локтем, кивнув на Ива.
— Да, есть в тех местах где‑то, Госелен говорил, да я толком не разобрал, какие‑то угольные ямы внизу за какими‑то орешниками… Вот, мой дорогой Ив, и вся история.
— Нет, не вся еще! — Симон ударил ладонью по столу. — Для меня все ясней и ясней становятся хитрости и подлости наших сеньоров рыцарей. Ты знаешь, Ив, про оружие, которое я делал и продавал и как продавал. Так вот, весь заказ на него и все расчеты велись со мною через монаха. Почему через монаха, спросишь? Чтобы еще больше скрыть правду. Монах уверял меня, что оружие готовится благочестивыми рыцарями для крестового похода в Пале–стину, значит, моя работа угодна спасителю, за чей гроб они… проливают свою кровь в борьбе с сарацинами. Он говорил, что оружие на лодках отправляют вверх по Сене, за город Труа в Шампани. А теперь я думаю, что монах врал — все а оружие это пойдет на их проклятую войну…
— Постой, постой! — перебил его Фромон. — Как звали монаха?
— Гильберт.
— Гильберт? О–о! А ну‑ка, скажи, каков он из себя?
— Еще молодой, невысокий…
— Рыжий?
— Да.
— Нет ли у него родимого пятна на левой щеке?
— Не помню, на какой, только есть.
— Он самый! — воскликнул Фромон — Гильберт, духовник Агнессы д’Орбильи, приятель нашего Кандида. Он, он, правильно. Всё свои!
Симон глубоко вздохнул:
— Знал бы я раньше, ни за что не взялся бы мастерить оружие на погибель наших людей, в угоду этим…
Симон поставил локоть на стол и, положив голову на руку, задумался. Все молчали. Фромон допивал вино. Мадлена встала и, подойдя к мужу, положила руку ему на плечо. Эрно испуганно глядел то на одного, то на другого. Ив думал: «Почему Симон сказал: «Не надо, чтобы Ив знал», а потом: «Он должен знать»? И почему я должен знать про войну ?»
Фромон наклонил голову набок и прищурил глаз и, как тогда на нижнем дворе замка Понфор у клетки с хорьками, крикнул:
— У–у-у! Кровопийцы!
И оглянулся, будто испугавшись кого‑то. Потом с трудом поднялся, видимо опять охмелев:
— Пойду… лягу…
И ушел, держась за стену и тихо напевая: