Повесть о Сергее Непейцыне

Ненила поставила Сергея на ноги. Щеки его пылали, руки сами вскинулись вверх — не то в пляс хотел пуститься, не то захлопать ими. Смотрел на свои сапожки и не мог насмотреться. И вдруг повернулся к дяденьке, схватил за руку, но не поцеловал, а только припал крепко-крепко щекой и носом.

— Ладно, ладно… Радуюсь, если впору пришлись, — сказал Семен Степанович.

Потом Сергей опять влез на скамейку и велел Нениле снять сапожки. Хотел еще их потрогать, рассмотреть. На каблучках набиты серебряные гвоздики, задник прострочен желтой дратвой. А носочки-то! Кончики вострые и малость задраны…

По дороге на обед Сергею стало жалко, что сапожки запылятся. Он велел Нениле посадить себя на закорки, хотя уже давно отпихивал, если хотела его понести.

Когда зашли в матушкину избу, на них сразу зашикали — Осип спал. Матушка шила на пяльцах, сразу заметила обновку и вполголоса похвалила. За ней шепотом стали расхваливать сапожки сидевшие за работой девки и больше всех Осипова нянька Анисья:

— Вот крестнику-то что дяденька пожаловали! Ты, Сергей Васильевич, благодарил ли крестного батюшку?

А Сергей все не мог насмотреться на сапожки. Чуть с крыльца не свалился — ступенек не увидел, когда пошли обедать в стряпущую. Там велел Нениле их снять, поставил рядом на лавку, прижал голенища локтем к боку. Даже поспать лечь согласился, когда нянька предложила — ведь их тоже рядом положить можно, — в сенях за занавеской, куда недавно перебрались из душной избы. Уложил между собой и Ненилой и гладил, пока не заснул.

Пробудился, как от толчка. В избе истошно кричал Осип:

— Дай, дай, хочу!

Сердце упало: сапожки! Где положил засыпая, у груди — там их не было. Ненила, раззява, ушла куда-то, — бери кто хочет!

Сергей вскочил и бросился в избу. Осип сидел на лавке с Анисьей, вертел красными сапожками, бил друг о друга.

Одним махом Сергей вырвал их и бросился прочь.

— Мне, хочу, отдай! А-а-а-а! — надсадно взревел Осип.

Дверь из сеней отворилась, на пороге встала матушка.

— Опять дитю изводишь, тварь! — гневно сказала она Анисье.

— Осип Васильевич играли сапожками, а Сергей Васильевич отняли, — доложила та.

— Дай сейчас Осиньке поиграть, — приказала матушка.

— Мои… дяденька мне подарил… во сне взяли… — лепетал Сергей, прижимая к себе сапожки.

— У, волчонок! Не слышишь, бедное дитя криком извелось? — говорила матушка, насильно разжимая его пальцы. — А за то, что не дал добром поиграть больному братцу, мы их совсем Осиньке подарим. Не плачь, сердце мое, не плачь, сирота! Вот, играй на здоровье!

Сергей ушел в сени, сунулся на постель, закрылся с головой. Он не плакал. Злоба и негодование жгли сердце. Не в первый раз его обижали, отбирая то игрушку, то лакомый кусок, стоило Осипу потребовать. Но так горько еще никогда не бывало. Лежал лицом в подушку, сжимая кулаки, и шептал:

— Ужо вам, сучьи дети!.. — самое злое слово, какое знал.

Не помнил, как кончился день, — все лежал, отвернувшись к стенке. Брыкнул пытавшуюся утешать Ненилу, отпихнул ее руку, когда снова пришла с каким-то куском. Горе и обида затопили душу. Так и заснул без слез, сжавшись, как-то одеревенев.

Проснулся рано — солнце только вставало — и сразу вспомнил про сапожки. Где они? Осторожно перелез через спавшую Ненилу. Прокрался в горницу — двери в сени были распахнуты. На полу храпели девки. Сапожек не видно. Осип спал на составленных лавках, за матушкой. Наверно, они там. Зашел в ноги. Нет, не видать. Спрятали, сучьи дети…

Неслышно оделся, не обув постылые башмаки, вышел на двор. За рощей затюкали топоры… Дяденька! Ему скорее сказать!

Семен Степанович сидел в халате перед кибиткой и пил что-то черное из чашки. Филя с подносом под мышкой стоял подле.

— Что, крестник, невесел? — спросил дяденька, всматриваясь в Сергея. — Что таково рано да без мамки?

Продолжая глядеть в насупленное лицо, он притянул к себе мальчика, положил ему руку на голову и мягко провел «против шерсти», от лба к затылку. И вдруг от этого прикосновения, от знакомого запаха всегда ласковой руки Сергея как прорвало изнутри, что-то подкатило к горлу.

— Сапожки, сапожки взяли, сучьи дети! — выговорил он и повалился в колени Семена Степановича.

— Кто взял? Зачем? — спрашивал дяденька.

Но Сергей уже не мог отвечать — судорожные рыдания трясли его.

Семен Степанович отнес крестника в кибитку, уложил на свою еще не убранную постель, покрыл одеялом и, сев около, гладил по голове, повторяя:

— Полно, брат, все поправим… Полно…

Потом Филя побрякал посудой, и дяденька, приподняв Сергея, поил чем-то сладким и теплым, что они называли шербетом. Слезы перестали бежать, но Сергея все еще колотило. Его опять закутали, подоткнули со всех сторон мягкое, легкое, теплое одеяло.

— А теперь достань-ка лекарство настоящее, — скомандовал Семен Степанович. — Давай, брат, те уж Осипу оставим, ладно? Ведь ему сапожки отдали? А сии зато никому, никак…

И с этими словами на одеяло легла вторая пара красных сапожок, точь-в-точь как вчерашняя, только, никак, еще краше — на светло-синем, васильковом каком-то подбое. Потом Семен Степанович приподнял одеяло и сунул их Сергею в руки.