Повесть о Сергее Непейцыне

Как все жестоко судьба обернула! Одним утешался: что с калекой Соне жить бы нелегко, вспоминал, как Леночка про то кричала. Ан все равно муж у нее калека. И что лучше — безногий, на деревяшке скирлы-скирлы, или безглазый? Вспомнились виденные в детстве на большой дороге слепцы, их кровавые пустые глазницы. Потом стеклянные, шалые глаза воскового Петра. Пожалуй, повязка и верно лучше всего. Бедный Мертич, бедная Соня. Вместо красивого, ловкого мужа сделался циклоп… Но она добрая и по нем плакала… Не будь войны, служил бы в Риге, и все б иначе вышло… Не судьба…

На другой день Сергей отправился к Верещагиным. Был встречен радостно, провел несколько часов, передавая, что видел, пережил, и сам узнал много нового. Генерал Мелиссино во время шведской войны удивительно быстро сформировал и обучил три артиллерийских батальона для обороны Петербурга. Правой рукой его был Мертич, взявший на себя всю конную часть, — за то и получил не в очередь подполковника. А унтер-офицеров подготовил Аракчеев. Целые вечера их муштровал. Он и как репетитор по математике хорошо справляется, — кадеты боятся его скрипучего голоса, и за уши, говорят, мастер драть. А Занковский отличился во многих боях с турками и произведен в капитаны. Так что теперь из их выпуска уже три капитана — Криштафович, Дорохов и он. А поручиков, кажись, пять, и старший из них по выслуге Аракчеев, а за ним Шванбах. Иоганн выстрела не слыхал, зато при генерал-аудиторе и все разъезжает по следствиям.

Рассказав все это, Верещагин ушел в кабинет и засел там до ужина, а от Марии Кондратьевны Сергей услышал, что уже знал от Маркелыча, и как страшно было, когда доносилась сюда пальба — шведский флот атаковал наш на взморье.

— В тот раз, матушка, ты спала, — сказал из-за двери полковник, — а испугу набралась, как на полигоне новые пушки пробовали.

— А пробовали, поди, тоже не для шуток, — не смутилась Мария Кондратьевна.

Прощаясь, Непейцын спросил, не знают ли чего о греческом кадете Властосе? Слабый грудью, генерал его наш опекал.

— Которого вы из воды тащили? — вспомнила Верещагина.

А Николай Васильевич сказал, что Егора выпустили в гребной флот, где он то ли вражеский корабль сжег, то ли из плена пробился, но твердо помнит, что жив и чем-то награжден.

— Вот так новости! Ай да Егор!

С этого вечера Сергей засел дома — потянулись будни, отмеченные только счетом дней до назначенного писарем срока и перевернутыми страницами «Деяний Петра». Пришло письмо от дяденьки, где называл имя молодой жены — Анна Федоровна; не та, значит, которую сватали Сергею. Сообщал, что обе свадьбы прошли как полагается, да просил прислать цветной писчей бумаги. «Наверное, для молодой жены», — решил Непейцын и с грустью подумал, что теперь, пожалуй, ему нет прежнего места в дяденькином сердце, в великолуцком доме. Что ж, видно, все идет своим чередом…

Пенсия майора Мосеева. Переезд на ялике и его нежданное следствие. Вторая встреча с капитаном Савурским

Облетели кусты под окнами Сергея. Что ни день, то дождь. Без епанчи никуда не выйти, и опять ходить стало трудно — мокрые полы ее липнут то к трости-подпорке, то к ноге-деревяшке.

1 октября Непейцын пошёл в коллегию.

— Помню дело ваше, — сказал пожилой писарь, к которому подошел, как к знакомому, и снова сунул за обшлаг рублевку. — Сей момент проверю.

Он пошел, как в прошлый раз, от стола к столу и вернулся ни с чем:

— Нет еще ответа от их светлости.

— Когда же теперь прийти?

— Не извольте беспокоиться, ваше благородье, нам квартира ваша ведома — что будет, немедля известим.

Сергей вышел. Два месяца здесь, а дело ни с места. Дать кому-то побольше надо? Вызвать сюда писаря и прямо спросить?

Он стоял, раздумывая, в коридоре перед дверью экспедиции. И вдруг тихий, неуверенный голос рядом:

— Господин Непейцын?

Сергей поднял голову. Плохо бритое скуластое лицо затенено обвислыми от дождя полями шляпы. Помятый красный мундир с очаковским крестом. В дождь без епанчи.

— Не припомню, сударь. — И вдруг узнал: — Василий Михайлыч?

— Он самый, — голос радостно дрогнул, широкое, тронутое оспой лицо осветилось улыбкой.

Сергей обнял бывшего своего начальника. В нос ударил запах отсырелой, крепко заношенной одежды, запах бедности. И когда обнимал, почувствовал — левая рука висит недвижная, тонкая.

— А я стою да гадаю, узнает ли?.. Вы-то как огурчик.

— Простите, Василий Михайлович, что не сразу, ведь неожиданно. Вы в экспедицию?

— Да нет, уж побывал. Вас встретил, как выходил, решил пождать. Сколько не видались…

— Так, может, пойдем ко мне? Я недалече квартирую.

До позднего вечера просидели за столом. Майор Мосеев — он был произведен за Очаков — расспрашивал, рассказывал и очень много ел. Сразу стало ясно, что наголодался. Съел обед, который, как пришли, подал Филя, съел жадно, не отказываясь от прибавок, иногда конфузливо и жалостно улыбаясь. Но, видно, скоро почувствовал, что угощают от души, И дал себе волю.