Повесть о Сергее Непейцыне

Между вопросами дяденька сказал Сергею, чтоб шел к Нениле — нечего дышать дымом. Но разве можно уйти? Лицо у приезжего коричневое, как седельная кожа, черным крюком ловко за ухом почесывает, а медали две — как у дяденьки, но ленточки выцвели, совсем белые стали…

Пересказав полковые новости, Моргунов перешел к тому, как в октябре ему три пальца «надрубил до косточки» своего же эскадрона пьяный драгун, которого обезоруживал, чтоб не изувечил кого саблей. Рану сразу промыли водкой и засыпали порохом, но она все-таки загнила. Вся кисть стала чернеть, и полковой лекарь отхватил разом по самый локоть. От вони и бескормицы в гошпитальном домишке Моргунов хотел сбежать в эскадрон, но сам полковник прислал ему жареного барана и ведро водки с красным перцем, потом господа офицеры еще два ведра и барана. Тут он и все больные, что поблизости находились, стали хорошо поправляться. А как протрезвел, то рука болела куда меньше. Вскоре полковник потребовал его к себе и сказал: «Жаль расставаться, как ты из самых старых в службе, еще в Берлин ходил, но только по увечью в строю тебе служить больше невозможно. Выпишем, как захочешь — в инвалидную команду или на свое пропитание». Тут Моргун вспомнил, что дяденька звал жить к себе. Полковник то одобрил и приказал выправить бумагу и выковать крюк да господа офицеры собрали пять червонцев, саблю и пистолеты. А капитан Минин, прослышав, куда хочет пробираться, сказал: «Вот письмо в Елисаветину крепость к поручику одному, он тебе коня даст, хоть немолодого, но доброезжаго и на ноги крепкого, отведи Семену Степановичу. Я ему должен остался, но денег не имею, а конь в хозяйстве сгодится, и ты не пешой пойдешь». Чего лучше? Купил в крепости у сербиянина седло, кожух да и поехал. Выехал на сретение, а добрался недалече до пасхи.

— Так поживи пока, Ермоша, хоть тут или в теплых сенях, — сказал дяденька, выслушав всю повесть. — В людской будет вам тесно. А летом ужо срубим тебе отдельное жилье, где сам выберешь из всей усадьбы…

Но пожить в отдельной избушке Моргунову не довелось. Через несколько дней Ненила и Филя пали дяденьке в ноги и просились ожениться. Семен Степанович сказал, чтоб шли к барыне за дозволением, как она не коренная ступинская, и что он, дяденька, готов заплатить за такую работящую девку, раз идет за его человека. Но они вместе заголосили, чтобы сам просил, — барыня, мол, Нениле откажет из одного карахтера.

В святую ночь Семен Степанович с Сергеем ездили в Купуй к заутрене. Матушка, которая тоже сбиралась с Осипом, потом забоялась плохой дороги, но позвала дяденьку к себе разговляться. Сели за стол, когда уже брезжило, и Сергей скоро заснул, уткнувшись крестному в колени, отчего не слышал торга про Ненилу. Потом узнал, что матушка едва согласилась, взявши небывалую цену в пятьдесят рублей, как за самого исправного мужика.

Во вторник на фоминой Сергея уложили спать в дяденькиной горнице, а чуть свет в усадьбе поднялась суета. У колодца фыркали лошади, покрикивали на них Фома и Моргун. Семена Степановича не было видно, а за стенкой слышались женские голоса — не то пение, не то причитания, — там убирали невесту. Вошла матушкина девка Паланька, одела Сергея, подала умыться — не как он привык, а по-ихнему, горсточкой теплой водички, — и сказала, что скоро ехать в церковь и дяденька звал в людскую к столу.

Поехали все, кто жил в дяденькиной усадьбе: Сергей, Ненила и Филя в тележке, с Фомой на облучке. А по сторонам скакали верхами Семен Степанович и Моргун, оба в полной форме, — синие с алым мундиры, белые штаны, белые перчатки с крагенами. Моргун и на крючок как-то перчатку приспособил. Звонко брякали сабли о стремена и серебряные медали на груди всадников. Весеннее солнце сверкало на их пуговицах и галунах, мелькало в лужах, стоявших в колеях дороги. От Ненилы и Фили несло конопляным маслом и дегтем — оба намазали волосы, надели новые сапоги. И Ненилу трудно было узнать в свадебном уборе — в низко спущенной на лоб парчовой рефеди с жемчужной поднизью.

С этого дня Моргун перешел к Сергею, и стал зваться его дядькой, Фома перебрался на сеновал, а молодые зажили в людской избе. И хотя Ненила прибегала по утрам одеть и умыть Сергея, но днем больше помогала мужу в стряпне, в уборке горниц, что-то мыла, стирала. Только еще во время еды она стояла около своего питомца, подкладывала лучшие куски да вечером приходила уложить его спать. И тут крутила носом, приговаривая вполголоса:

— Ладно летом — окошки открыты, а зимой как дитё в таком духе спать?..