Повесть о пустяках

Пышный и седобородый интеллигент Стасов рядился в шелковую косоворотку и атласные шаровары; Леонид Андреев ходил в поддевке и смазных сапогах. Известны встречи идей: так встретился ХV-ый век с античным миром. Но здесь, в одной и той же эпохе, в одной и той же стране, — что было общего между русским крестьянином и декадентством Леонида Андреева? Русские художники стилизовали внешние проявления жизни, выдавая стилизацию-декоративную поверхность — за сущность. Полуграмотная, напористая стасовщина — уничтожила русское искусство, и в то время, как в Париже Манэ писал свой «Завтрак на траве», работая над формой и материалом, то есть над самой сущностью своего искусства, — русские художники расставляли декорации, картонажики, раскрашивали Запорожцев, Ивана Грозного, витязей, поцелуйный обряд, хороводы русалок в лунную ночь. Толстовский художник Михайлов сердился при одном упоминании слова «техника». Это вот и есть — напористая стасовщина, которой поражена русская интеллигенция — издавна и до наших дней. Впрочем, писатели всегда отличались непониманием творческих процессов живописца; почти все, написанное о художниках, неверно и фальшиво, как бывает фальшиво актерское чтение: будто дана полнота чувства, но все — не то, все где-то около, то справа, то слева, то выше, то ниже, внешне как будто и так, а внутри — пустота и ложь. Декорация.

Декоративность подтачивала русское искусство и русскую жизнь. Люди судили о каторге бурлаков по концертам Шаляпина, о рабочем движении по мелодекламации Ходотова, о русской истории — по «Князю Серебряному». Когда вылупилась мысль, безразличная к декорациям, никто этого не оценил и не учел. Гимназисты затеяли игру в милицию, пока их не щелкнули по носу; взрослые распустили на лицах улыбку, устраивали концерты-митинги, даже вздумали было снова вытащить на подмостки Ходотова, играли в парламентаризм, пока кулисы, под первым напором ветра, не обрушились на них самих.

Жена писателя К. с огорчением смотрит на мокрые следы от валенок князя Пети. Князь Петя удивлен: он не заметил, что наступила оттепель, ведь он не ступал по серым от воды сугробам, он только скользил над ними.

15

С одесского кичмана
Бежали два уркана,
Бежали без путевки, как-нибудь,

В варпнярской малине
Они остановились,
Чтобы немного отдохнуть.

Товарищ, товарищ,
Болят мои раны,
Болят мои раны в глубоке!

Одна заживает,
Другая нарывает,
А третья открылася в боке.

Товарищ Скумбриевич,
Скажите моей маме,
Что сын ее погибнул на посте.

С винтовкою в рукою
И с шашкою в другою,
И с песнею веселой на губе.

Чекист малохольный
Зароет мое тело,
Зароет мое тело во землю,

Чтобы куры не заклевали,
Чтоб люди не заплевали
И чтобы все узнали, как люблю…

Лермонтов сорвал с себя эполеты и бранденбурги, его грудь поросла шерстью, пальцы заскорузли от раздавленных вшей.

Прихожу в пивную,
Сéдаю за стол.
Скéдаю фуражечку,
Кéдаю на стол.

Я зову Марусю:
Что ты будешь пить?
Она отвечает:
Голова болит.

Я в тебе не спрашиваю,
Что в тебе болит,
А я в тебе спрашиваю,
Что ты будешь пить?

Чи тебе водки,
Чи тебе вина,
Чи тебе пива,
Аль, может быть, чего?

Во время затмения солнца звери начинают выть.

16