Повесть о печальном лемуре

Come prima, più di prima t’amerò,
Per la vita, la mia vita ti darò... —

сообщая таким образом, что любит эту восхитительную женщину еще сильнее прежнего и намерен сохранить это чувство на всю жизнь, каковую и преподнести ей в дар.

И — да, да, как и было задумано — они отправились к березе. Она лежала, чуть подрагивая на легком ветре — чем она там могла подрагивать? Пальцами? Ресницами? Короче, подрагивала. И укоризненно молчала всем видавшим виды тяжелым телом.

ВИ завел пилу и принялся срезать ветви потолще, Миша орудовал топором, и через полчаса хорошо отредактированная береза превратилась в относительно ровный ствол. Теперь уже ничего не подрагивало. Подошла Елена Ивановна, и они втроем принялись стаскивать спиленное и срубленное в огромную кучу. Оставалось нарезать ствол на чурбаки — и Виталию Иосифовичу будет чем разминаться по утрам, раскалывая их на пригодные к топке поленца. Но — не сегодня, позже, позже, за пределами этого дня, да и этой книги.

Книги — они-то, видать, и повинны

во многом, чего добился — и, главное, чего не смог добиться — Виталий Иосифович. Он научился читать года в четыре с месяцами, и на многие годы определил (испортил) свою судьбу, нырнув в мир выдуманный и отказываясь погрузиться в настоящий. Подростком восхищался другим книгочеем — Бенджамином Франклином: тому всепоглощающая страсть к чтению не только помогла найти свое место — и какое! — в реальном мире, но и немало сделать для его, мира, изменения к лучшему. Да и как тут не восхититься! Пятнадцатый ребенок в нищей семье — отец варит мыло и лепит свечи. Денег на школу нет, всему учится сам, с двенадцати лет на хлеб зарабатывает подмастерьем в типографии (вокруг вожделенные книги, купить-то денег нет, а тут — читай не хочу), а в двадцать с небольшим у него уже своя типография, своя газета. Философ, никогда не рвавшийся к власти, единственный из отцов-основателей подписавший все три документа, сделавших Америку — Америкой: Декларацию независимости, Конституцию и Парижский договор, тот самый, по которому Соединенные Штаты (тогда числом тринадцать) получили независимость от британской короны. Ну а в свободное от этих достойных занятий время Бенджамин умудрился придумать бифокальные очки (за что ему отдельное спасибо от четырехглазого Мишки), молниеотвод, стеклянную гармонику, для которой не брезговали сочинять Моцарт и Бетховен, и много чего еще. Он и афоризм придумал, живущий по сю пору: «Время — деньги». Так кто он? Великий политик, украсивший собой доллар? Физик? Изобретатель? Издатель? Писатель? Ах ты, батюшки, да просто дилетант. Они всегда украшали мир — полиматы вроде Леонардо. Вот примерно в одно время с Франклином в Англии жил Уильям Гершель. Тоже из нищей, да еще же еврейской, многодетной семьи и тоже неисправимый дилетант: ну играл бы себе на гобое, сочинял музыку (а он две дюжины симфоний насочинял), так нет, через теорию музыки впал в математику, оттуда — через оптику — в астрономию. Смастерил самый большой для того времени телескоп — и ррраз! — открыл Уран. И много чего еще: например, спутники того же Урна, а заодно и Сатурна и — подумать только — инфракрасное излучение. И включил нашу Солнечную систему в Млечный Путь — раньше-то она была как бы сама по себе, а Галактика — сама. И прожил почти столько же, сколько Франклин, — восемьдесят три года.

Видать, время такое было, универсалов. Ну какой музыкант сейчас попрет в астрономию, какой издатель станет ломать голову над новым типом очков? Правда, уже на излете века дилетантов Джон Филип Суза, король маршей, сочинивший их больше сотни, включая знаменитый Stars and Stripes Forever, и при этом первая скрипка в оркестре Жака Оффенбаха, вдруг взял да и дал имя новому инструменту, сузафону (чем я хуже Сакса с его саксофоном?), здоровенной трубе побольше геликона, которую по его идее воплотил в железо другой композитор — Пеппер, но это уже совсем другая история.

Ох, вымерли дилетанты. Настало время профессионалов. Такое вот суровое время.

Время от времени,