покивал на прощанье Мише, перемыл чашки, махнул еще рюмку косорыловки и выполз посидеть на скамейке, поковыряться в собственных мыслях. Скамейку эту, сработанную собственными руками, ВИ любил, сиживал на ней частенько, а уж по вечерам непременно, особенно лунным. Бормотал, уставившись на белый кругляшок, что Бог на душу положит. На луне нарисована женщина, эта женщина не здешняя, не могу ее разглядеть. Это очень страшная женщина, и ее жертвами становятся те, кто ее увидал. А еще эта женщина старая, как луна эта женщина старая, и я знаю: от этой женщины никуда, никуда не денешься. Сейчас до вечера было далеко, луна не требовала внимания, и он решил пополнить очередной недавно начатый перечень. Он любил всяческие списки, инвентари, перечни — в жизни, в литературе, в поэзии: гомеровский список кораблей, ветхо- и новозаветные А породил Б, находки Робинзона Крузо, подарки капитана Немо обитателям острова Авраама Линкольна. Ах эта таинственная прелесть перечисления... Он вдруг открыл ее еще у совсем молодого Иосифа Бродского, когда о нем почти никто не ведал:
Ну и так далее.
Время от времени ВИ и сам сочинял такие перечни, что благоприятно сказывалось на его нервном состоянии, не всегда умиротворенном. Вот, скажем, список конных экипажей, давно им составляемый, подбирался к сорока позициям и недавно пополнился такими находками, как «гитара» и «берлина». Сейчас же он приступал к списку видов кораблей и прочей плавающей посуды, и перспективы тут были многообещающие.
Жмурясь на солнышке, он начал проборматывать названия всяческих посудин, сначала военных, даже не помышляя о сколько-нибудь корректной классификации, — его как редактора и любителя поиграть словами только сами слова и занимали, часто без всякой связи с действительностью. Но к этим звуковым и графическим сущностям был на редкость неравнодушен. Скажем, очень обижался за керосинку — такое плебейское наименование по сравнению, скажем, с благородным примусом. Ну кто сейчас помнит керосинку с керогазом? Они сопровождали дачную жизнь Виталия лет до тридцати — на чем же еще готовить, если выключили электричество или перегорела плитка? Он и запах этот помнит до сих пор, особый, молодой, свежий, — и почему-то в сочетании с запахом приготовляемого на керосинке варева — тушенки с картошкой: им они с одногруппником Вовкой Бриккером закусывали, когда в студенческие каникулы провели несколько дней на даче, наливаясь водкой и открывая друг другу душу по поводу неразделенных любовей. М-да, вот керогаза у них не было, он только видел, как с ним управлялась, чертыхаясь, соседка Эсфирь Самойловна — видно, коптил. Ну вот, а примус у них появился только походный, они брали его с собой, когда всей семьей катили на машине в Одессу и на остановках разогревали на нем болгарские консервированные голубцы и фаршированный перец — совсем другой запах, надо сказать. А откуда у примуса такое имя, ВИ узнал куда позже: разгадка оказалась до скучного простой — швед Франц Линдквист, который изобрел это чудо (не коптящее, кстати) аж в 1892 году, основал фирму
О красоте Виталий Иосифович тоже имел что сказать, но это — позже. А мы вроде бы остановились на водоплавающих.
Авианосец, линкор, крейсер, фрегат...
Эсминец, корвет, броненосец...
Канонерка, минный тральщик, торпедный катер...
Тем временем к скамейке подошел Миша — решил забрать свой топор, — и благодушно настроенная Елена Ивановна, отвлекшись, очевидно, от лосяка, вынесла им еще по рюмке косорыловки с нарезанным салом и соленым огурцом. Продолжали уже вместе, по очереди.
— Яхта, бот, байдарка, челнок...
— Ну, где бот, там и вельбот с покетботом...