Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Никакая болезнь не поразила Студенцова, никакой механизм не разладился в нем, и психически и физически ничего не случилось. Призадумавшись над тем, как его деятельность отражается на окружающих — легко ли людям сносить его решимость и твердость — он дал этим волю голосу совести и пробудил в себе человечность. Яков Гаврилович разглядел правду в ее истинном виде: непогрешимой, сомнительной и противоречивой. Разноликая и разноголосая, она не могла быть иной, потому что была детищем правды и неправды.

13

Прошел месяц, стояла теплая пригожая осень. В институте экспериментальной онкологии настали трудные дни. Комиссия советского контроля, обследовавшая институт, пришла к заключению, что жалоба Михайлова — сплошная клевета, и рекомендовала его уволить. Назначенное по этому случаю отчетно–перевыборное собрание партийной организации прошло оживленно, и во вновь избранное бюро, кроме Студенцова и Сухова, вошел Сорокин, избранный впоследствии секретарем. На него также возложили обязанности заместителя директора по научной части. На собрании сотрудников, состоявшемся в обширном конференц–зале, выступил между прочими и Андрей Ильич. Хотя его речь вызвала много разговоров и долго потом вспоминали о ней, нельзя сказать, чтобы она одинаково всех удовлетворила. Выступление разделило аудиторию на лагери. Студенцов безоговорочно поддержал своего заместителя.

Расхождение между Сорокиным и аудиторией не объяснялось одной какой–либо причиной, их было много, возникли они главным образом в последние дни. Пока Андрей Ильич был лишь рядовым сотрудником института и мужем Елены Петровны, его уважали и жалели. Теперь, когда он стал заместителем директора и секретарем партийной организации, некоторым показалось, что не все в нем прекрасно, а многое даже невыносимо. Солидному ординатору он как–то заметил: «Вы разрешили оперированному «общий стол», что бы скажете, если сестры накормят больного мясом и кислой капустой? У него неважный кишечник, они это знают, но в истории болезни запрета нет». Другому врачу он запретил пичкать больных снотворными средствами. «Людей надо жалеть, — сказал Андрей Ильич, — а вы делаете их наркоманами. Предложите сестрам усыплять больных. Они найдут средства сделать это без порошков». Диссертанту в хирургическом отделении новый заместитель сказал: «Дежурный пост сестры находится напротив операционной, а письменный столик, за которым, кроме нее, сидите и вы, — в пыли. Вы должны были на это указать сестре». Он вытягивал ящики, раскрывал дверцы злополучного столика и не удалился, пока диссертант не признал, что пост содержится скверно. В одной из палат на него затаил обиду ординатор. Один из его больных не дал себя постричь. Андрей Ильич пожал плечами и сказал: «Мне больные всегда уступают, найдите способ его убедить».

Он говорил с ними мягко, спокойно, без малейшего раздражения и досады, добрые темные глаза выражали грусть, словно сказанное печалило его самого, — и все же новый заместитель не понравился им, не понравился и его доклад.

Андрей Ильич начал свою речь тем спокойным и ровным голосом, несколько даже вялым, который для тех, кто знал его, свидетельствовал о внутреннем волнении. Перед ним не было ни клочка исписанной бумаги, он помнил, что ему надо сказать.

— Позвольте мне, — начал он, — поделиться с вами соображениями, не сто/^ь уж новыми, сколь важными для каждого из нас. Я буду откровенен, и прошу вас говорить мне чистую правду. Не так уж легко выкладывать все до конца, но иначе мы с вами не сговоримся. Я ничего не сделаю без вашего доверия, и если вы откажете мне в поддержке, я вернусь туда, откуда пришел.

В лаборатории сохранилось мое прежнее место. Против ваших убеждений я не пойду, но и не поступлюсь своими.

Он поднял низко опущенные веки, и все, кто увидел его напряженный взгляд, убедились, что он именно так и поступит.

— Начну с самого важного — с больного. Мы перестали интересоваться его внутренним миром, тем самым, которым так дорожили наши учителя. Он помогал им отличить ранние стадии тифа от малярии и гриппа, когда не было еще ни рентгена, ни сывороток, ни вакцин. Психические сдвиги, к которым мы порой безразличны, красноречивы уже тогда, когда лабораторные реакции еще бессловесны. Вы скажете — душевный контакт менее точен, чем результаты физического исследования. Не спорю, зато он превосходит их тонкостью сигнализации. Врач, который подметил, что прием пищи не доставляет удовольствия больному или беспричинная усталость одолевает его, — скорее догадается о начинающемся раке желудка, чем об этом расскажут химические реакции и рентген. Для психического сближения с больным, для душевного контакта с ним стереотипные записи в истории болезни: рабочий, служащий, иждивенец — недостаточны. Они не расскажут об условиях, в которых живет, работает, радуется и болеет человек.