Повесть о неподкупном солдате (об Э. П. Берзине)

— Не в моих правилах, Константин Георгиевич, выдавать Чекселя. Поживем — увидим. Одно скажу — очень трудная операция. Очень! Охрана поезда поручена латышам— этой железной гвардии социалистического Ватикана. Так, кажется, называют их ваши соотечественники? И второе, собственно, это ответ на ваше замечание о наивности недоверчивости большевиков. Трезво оценивая обстановку, нельзя не признать, что Советы пользуются изрядным доверием народа. Изрядным! К сожалению, это так. И нам совами нельзя обольщаться иллюзиями.

— Латыши! Всюду эти проклятые латыши! — Рейли не скрывал раздражения. — Чем они заслужили милость большевиков? Сегодня я уже второй раз слышу о латышах.

— Смею вас заверить, Константин Георгиевич, что теперь вы будете слышать о них каждый день. — Савинков говорил спокойным, ровным голосом. Казалось, он все заранее взвесил и обдумал, все предрешил. — Латышская проблема становится проблемой номер один, и пока мы не подобрали ключ к этой крепости…

— Ключ, говорите? — Рейли снисходительно усмехнулся. — Я вам дам его! Я!

Борис Викторович улыбнулся про себя. Теперь начнет «якать». Понесло. Но, к его удивлению, Рейли замолк и круто повернул разговор.

— Вы обещали сообщить мне имена офицеров, способных войти в доверие к большевикам. Удалось что-нибудь сделать?

— Конечно. — Савинков достал из кармана несколько визитных карточек и одну протянул Рейли. — Вот этот явится к вам завтра-послезавтра. А этот, — он подал вторую карточку, — прибудет в Москву. Адреса явок им известны. Пароль — такая же визитная карточка с надорванным правым верхним углом.

Рейли вчитывался в фамилии, занесенные в карточки.

— Фриде… Где я встречал человека с такой фамилией? Подождите, не тот ли это полковник, чья сестра…

— Мария Фриде — актриса, фанатичная католичка, — Савинков слегка улыбнулся: Рейли играет в простачка. Что ж, пусть себе тешится.

— Вот, вот! Теперь вспомнил. Полковник Фриде — из обрусевших немцев. Кажется, был вхож в дом… — Рейли не договорил. Вздохнул. — Как быстро бежит время!

— Увы! Это так! — подтвердил Савинков.

Помолчали. Рейли думал о том, что только неожиданный отъезд в Берлин, после которого он надолго расстался с Россией, помешал Марии Фриде стать его любовницей.

Фанатичная католичка? Что за чепуха! А впрочем— прошло столько лет, и Мария могла отдаться богу С женщинами это бывает… А Дагмара? Что сталось с этой порхающей по жизни балериной?

«Эк его разморило, — размышлял Савинков, глядя на мечтательно прикрывшего глаза Рейли. — Женщины — вечное наше искушение. Мария Фриде, говорят, была его любовницей? Не узнаешь ты, милый мой, теперь бывшую московскую красотку. Поизносилась. Да и все мы. Эх, жизнь!»

Они сидели вдвоем в захламленной комнате и, вспоминая прошлое, тешили себя надеждами на будущее. И никто из них не подозревал, что это будущее не принесет им ни власти, ни денег, ни красивых элегантных женщин, ни даже красивой человеческой смерти.

10

Смерть ходила рядом с жизнью по петроградским улицам.

Голодными призраками пробиралась в дома…

холодом сжимала сердца…

плевалась огнем винтовочных выстрелов…

полчищами золотопогонников ползла и ползла с юга, севера, востока, запада.

В эти предвесенние дни Эдуард Петрович не знал покоя ни днем ни ночью. Массу времени отнимала караульная служба. Ночами по городу рыскали банды грабителей— взламывали склады, магазины, квартиры. Тащили все — гвозди и хлеб, цемент и муку, меха и доски.

В казарме было холодно. Лишь изредка стрелки добывали ведро-другое угля и топили огромную, как вагранка, печь. В таких случаях дневальный открывал дверь в комнату командира и в ней становилось чуть-чуть теплее, чем на улице.

В один из таких «теплых» вечеров, когда Эдуард Петрович читал потрепанный томик Диккенса, в комнату зашел взводный Карл Заул — высокий, плечистый — первый силач в роте. Басисто откашлявшись, он зычно доложил:

— Вас какой-то монах спрашивает.

— Монах?

Да, назвался отцом Ва-ра-ха-си-ем, — Заул с трудом выговорил это мудреное имя. — Говорит, веди к командиру. Дело,мол, чрезвычайной важности.

— Но раз так — зови!

Монах Варахасий оказался тщедушным человеком с седеющей гривой, редкой бороденкой, но удивительно лохматыми бровями, из-под которых смотрели печальные глаза.

Как только они оказались одни, монах сразу приступил к делу.

— Сообщение мое, гражданин командир, будет такое. Про купца Мавра Титыча Толубеева не приходилось слышать? Нет. Так вот, оный Мавр Титыч имел до революции лавку с колониальными товарами. Жил, в общем, в достатке. Жаден был — про то вам любой обыватель на Васильевском подтвердит. Теперь же, как случилась революция, совсем залютовал. Тащит к себе в амбары все, что плохо лежит. Целую шайку сколотил! Людям, извиняюсь, кушать нечего — а у него полны закрома муки, круп разных, колбас, рыбы копченой и соленой…

— Откуда же вам это известно?