Повесть о Микки-Маусе

Короче говоря, время шло, а я только понапрасну ломал себе голову, так ничего и не зная наверняка и нисколько не приближаясь к разгадке. Короче говоря, в конце концов я понял, что мне ничего больше не остаётся, как разыскать Ольгу. Конечно, если я хочу вернуть Микки-Мауса или… или хотя бы узнать, что с ним произошло.

Ещё в предыдущей жизни, как только я овладел интернетом, я пытался её найти. То есть ещё до того, как в одной из жизней мы стали любовниками. Там, в одной из жизней, где мы в конце концов стали любовниками, я так и не нашёл её через сеть. Мы просто в какой-то момент случайно встретились в метро: просто как бывший ученик и бывшая учитель.

То был довольно удачный день. В том смысле, что я неплохо выглядел, что для такого затюканного всякой бытовой быдляцкой хуйнёй человека как я, увы, редкость. Однако такие дни, когда я сам себе нравлюсь и вообще ощущаю себя, как говорится, в ударе, хоть редко, но всё же случались со мной. Во всяком случае, в той жизни, где однажды мы встретились в метро и через некоторое время стали любовниками.

Ольга узнала меня не сразу. Возможно, она не узнала бы меня вовсе, но я, не желая испытывать её терпение, сразу представился. Наши лица озарились радостью постепенного узнавания прежних, почти забытых черт. Мы уже начали о чём-то говорить, но делали это несколько машинально, в то время, как продолжали изучать всё-таки несколько изменившиеся за семнадцать лет, что мы не встречались, лица друг друга.

Просто если б мы делали это молча, мы бы оба испытывали неловкость. Словом, в той жизни всё получилось более-менее просто и как бы само собой.

Мы обменялись номерами мобильников, а дальше, сами понимаете, дело мастера боится: я знаю, как разжигать желание в женщинах, которые меня старше, при помощи sms-переписки. Где-то через месяц Ольга, разумеется, сам от себя такого не ожидая, отдалась мне в студии звукозаписи, где я тогда работал.

Но… всё же это была другая жизнь, чем теперь. И ныне я далеко не всё о ней помню. Я, например, не могу вспомнить, был ли в той жизни Микки-Маус; был ли он в ней хотя бы в виде проблемы, как в этой, в которой его хоть и нет, но я только о нём-то и думаю.

И я, например, не помню, как я попал в ту жизнь, где мы с Ольгой в конце концов стали любовниками. Несомненно, моя мать и в той жизни была моей матерью, и её тоже звали Ольгой, то есть так же, как мою Клеопатру, но вот чтоб помнить, что перед тем, как начались мои роды, я имел секс с Ольгой на бильярдном столе в потустороннем кафе, как, например, я отчётливо помню это про жизнь настоящую — нет, в той жизни я ничего такого не помнил. Ни о том, как родился, ни о том, был ли там вообще Микки-Маус. Но… зато в той жизни мы с Ольгой всё-таки стали любовниками, а в нынешней я никак не могу её отыскать! И даже не уверен, что я хочу, чтобы мы стали любовниками и здесь.

То есть, Ольга прекрасна — спору нет, и я бы с огромным удовольствием по разу переспал бы вообще со всеми Клеопатрами Мира, но… в этой-то жизни мне в первую очередь необходимо найти Ольгу затем, чтобы спросить её, что же произошло с Микки-Маусом. А секс… Ну-у, в общем, конечно секс, да ещё и с Ольгой — это прекрасно (как и сама Ольга!:)), хотя… хотя, конечно, в этой жизни, в отличие от предыдущих, я слишком хорошо помнил, чем он может закончиться…

Словом, в этой жизни секс с Ольгой не был самоцелью. Как говорится, желательно, но… необязательно. Другое дело — вопрос о Микки-Маусе.

И я начал искать Ольгу. Я понимал, что сейчас у меня больше шансов, чем 12 лет назад, когда я сам только открыл для себя интернет. Ведь за эти годы его открыли для себя даже наши родители, а Ольга старше меня всего на десяток лет!

В той жизни, где мы стали любовниками, мне, помнится, так и не удалось найти её в сети, но зато всё получилось как бы само собой и без виртуального мира. В этот же раз она нужна была мне в первую очередь именно в письменной форме, потому что мне нужна была её самая что ни на есть живая душа, её я истинное, которое всегда ускользает при так называемом живом общении.

Таким уж был на сей раз внешний мир, что буквально всё в нём было перевёрнуто вверх дном, с ног на голову, шиворот-навыворот: то, что принято было называть здесь живым общением как раз и не было никаким общением вовсе, потому что тут всегда всё почему-то так получалось, что при живом общении вместо того, чтобы общаться, во всех как будто вселялся какой-то злой дух, и все как бы переставали быть самими собой, а поскольку это, к сожалению, было всегда взаимно, то выходило, что общаются друг с другом не те люди, которым вроде и впрямь было что друг другу сказать, а те, кто вселялся в них, как только они открывали рты. Именно-именно! Как только они — да и я в новой жизни не был, увы, исключением — открывали рты, так и сразу переставали быть самими собой.