Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова

И тут случилось, чего мы не ожидали. Колька поглядел на всех нас по очереди глазенками расширенными, будто мы сейчас будем его в прорубь засовывать, и заревел, на льду сидючи. Сидел и ревел, ни слез, ни соплей не вытирая. Мы сперва опешили. "Ты че? Ты че?" -- к нему. А он смотрит на нас, ревет и аж захлебывается. Мы, ей-богу, разбежались бы -- вдруг кто из взрослых услышит и подумает, что обижаем? Но тут Санька Непомилуев из шестого класса -- он вообще такой, что надо, -- Кольку за руки схватил и громко так, на весь Байкал:

-- Слышь, Колек, падла буду, мы эту косматую жирафу вчистую изведем! Падла буду, к весне Нефедов твоим папкой будет! Мы все за тебя. Старшина ни при чем. Это все она, ведьма крашеная! "Нацюрьлихь! Нацюрьлихь!" Мы ей покажем "нацюрьлихь"! Лахудра иркутская! Приперлася тут! Все будет по закону! Верно, пацаны?

Мы все дружно загомонили, кто-то Кольке шарфом сопли подтер, подняли его на ноги и полдня потом катали все по очереди, пока он нам не надоел.

Назавтра после этого была суббота, банный день. А в воскресенье пошел слух, что приезжал попариться японский шпион Свирский и в бане бил морду старшине, а старшина будто бы и сдачи не дал ему вовсе. Неслыханные дела заваривались! 10

Это случилось летом сорок четвертого. В начале сентября. Выделил старшина трех солдатиков на добычу кедрового орешка. Солдатики посидели в тайге три дня, наколотили шишек, обработали их до чистого ореха, и на четвертый день старшина приехал на лошадке за добычей. Два распузатых мешка навьючили на хребтину лошади, закрепили как положено. Солдатики, по нормальной жратве стосковавшиеся, шустро потопали домой, а старшина, не торопясь, доброй конной тропой верхом двинулся вслед за ними. Для поселковых лошадей таежная тропа -- привычное дело. Ходят с полным пониманием габарита. То есть если, не дай Бог, какая-нибудь ветка оттопырилась и грозит задеть мешок, лошадка встанет и будет стоять, и бесполезно понукать и уздой хлестать по бокам, ну да этого и никто делать не будет. Убрал ветку, и лошадка, башкой умной мотнув, сама топ-топ...

Где-то через час медленного хода задремал старшина на подстеленном ватнике, начал на мешки клониться то влево, то вправо; в общем-то, умеючи, при таком ходе добро поспать можно... Но есть в нашей тайге зверек промысловый, колонком называется. Чудной зверек. Из породы хорьковых. В опасности выпускает он такую вонищу из себя, что матерая охотничья собака дуреет и, башкой крутя, впустую клыками лязгает.

И вот отчего-то, может с какого-то испуга, когда старшина совсем задремался, с дерева, что вдоль тропы, скаканул этот самый колонок лошадке прямо промеж ушей, со страху дристнул ей в морду своей тухлятиной и в кусты. От колонкового смрада лошадка очумело рванулась с тропы, скинула старшину, зацепилась мешком за сук, мешок распоролся, орех из него в два ручья, равновесие нарушилось, и вся поклажа, то есть оба мешка, слетела.

Пока старшина, проморгавшись и рожей кривясь от вони, соображал, что к чему, лошадка, вырвавшись на тропу, развалистой рысью ускакала.

Все, конечно, обошлось. Лошадка усовестилась и, километр проскакав, остановилась при болотце болотной травки похрумкать. Старшина, лошадку нагнав, прутиком выговорил ей слегка, самую малость, вернул на место события, сколь можно было, со мха собрал рассыпавшийся орех, дыры мхом позатыкал, мешки закинул на кобылу и благополучно добрался до дома, лишь часом-другим припозднившись. Про колонка и прочее никому ни слова, а дыры в мешке и, соответственно, ореховую недостачу списал на ту же кобылу, будто по старости чутье к габариту утратила да и напоролась на сук.

Давняя эта и в общем-то пустяковая история вдруг стала припоминаться Нефедову в те дни, когда, в дурь впавший, утратил он все прежнее свое понимание жизни, когда засыпал -- перед глазами беатины брови, и просыпался -- опять они же, и никакого спасения от безразумья все через то же -- через Беату. Вокруг во всем неопределенность объявилась, в том смысле, что служил вот, служил и до чего дослужился? И бригадирство теперешнее, зачем оно? Лизавету опять же обидел... Теперь, получается, не с лошади слетел -- с каблуков! И никаких вонючих колонков в причину. Одна собственная блажь.

А все люди вокруг? Еще недавно со всяким было просто и легко, а теперь каждому в глаза вглядывайся, в слово вслушивайся -- нет ли во взгляде суда, а в слове намека? И в том-то беда, что в каждом взгляде и в каждом слове и суд, и намеки мнятся. Разве ж так долго протянешь?