Повесть о красном орленке

Он возобновил дружбу с богатеями и выуживал у них все, что мог. Кроме того, приходилось добывать подачки и для Васьки, иначе бы тот не стал рисковать — трусливый и жадный.

В тот вечер, когда Пронька забрался к Винокурову через окно, он отвалил Ваське половину специально оставленной заливной стерляди. Васька настолько был ошеломлен подношением, что разрешил Проньке самому отдать передачу заключенной через небольшое окошечко в двери камеры.

— Тетя Фрося,— приглушенно позвал Пронька, приоткрыв дверцу.

Она метнулась к нему.

— Кто это? — спросила дрожащим голосом.

— Это я, Пронька Сапегин. Берите скорее харч... Вы не горюйте, теть Фрося. Бабка ваша жива-здорова. Артемка тоже. Я его видел на конзаводе у Митряя, потом, слышал, будто в партизаны убег.

Тетя Фрося расслабленно шатнулась, ухватилась за край окошечка.

— Спасибо, Проша... Спасибо за вести... Ведь я тут чуть с ума не сошла, думаючи о Темушке. Значит, не поймали его? Жив? Здоров?

— Да, да... Вы берите передачу-то. Вдруг придет кто-нибудь.

Она взяла курицу, потом яблоки, которые Пронька торопливо вытаскивал из-за пазухи (два оставил для тети).

— Спасибо, спасибо, Проша,— совсем по-детски лепетала она.

Пронька тревожно глянул вдоль коридора.

— Ну, я закрою вас, теть Фрося. Скоро снова приду. У меня тут охранник — свой парень....

С этого времени Пронька сам вручал передачи, рассказывал обо всем, что происходило в селе.

И вот пришли партизаны. Пронька увидел Артемку. Сначала было обрадовался, потом разозлился.

«Вишь, как отъелся и вырядился! Ремней понацеплял, наганами обвесился!» Он глянул на свои единственные портки, украшенные разномастными заплатами, на рубаху, рукава которой едва спускались ниже локтей, на дырявые обутки, и стало Проньке горько и обидно. «Нет,— думал он,— хоть лоб расшиби, а не везет мне. Как был в дрянной одежонке, так и останусь. А Артемка, видал? И куртку кожаную где-то подцепил, и папаху. Ходит, как петух, важный».

Проньке казалось, что Артемка стал гордым, что на всех ребят, в том числе и на него, смотрит свысока, с издевкой: дескать, глядите, какой я есть, куда вам до меня!

И злился на Артемку.

Злость у Проньки еще больше разгорелась оттого, что снова стал приходить от Лыкова без каравая хлеба. «Ну, скотина, я тебе покажу. Я тебе такое устрою, жирный боров, что собакой взвоешь». Пронька, словно в клетке, метался по избе, сжимая кулаки. Тетя беспокойно поглядывала на племянника.

— Ты успокойся, Прошенька. Все будет хорошо.— Она вынула из печи чугунок, высыпала на стол мелкую, с голубиное яйцо, картошку в «мундирах», положила луковку, поставила солонку.— Вот лучше поешь, Проша...

Пронька сел за стол, принялся есть молча, сосредоточенно, будто выполнял какую-то кропотливую работу. Время от времени, когда крутая картошка застревала в горле, запивал водой.

Тетя сидела за столом напротив и участливо смотрела на Проньку, на его хмурое лицо.

— Опять нелады с Лыковым?

Пронька кивнул, потом, с трудом проглотив пищу, глухо сказал:

— Дождется, он — спалю!

— Бог с тобой, Проша! — испугалась тетя.— Что ты говоришь — опомнись!

— Спалю! — упрямо повторил Пронька. На улице протарахтела телега и остановилась. Пронька удивленно выглянул в окошко.

— Никак, к нам подъехали...

Через минуту в избу вошел Илья Суховерхов со своим Пашкой:

— Здорово, Пронька!

— Ну и что?.. — настороженно встретил Пронька нежданных гостей.

Суховерхов мельком оглядел полутемную тесную и низкую избу, в которой, кроме стола, лавки да большой русской печи, ничего не было.

— Нда-а, не красно...— И уже к тете: — Вот что: Совет вырешил вам кое-какую помощь... Куда заносить?

Ни тетя, ни Пронька не поняли: какой Совет, какую помощь, за что? Наверное, ошиблись. Пронька горько усмехнулся :

— Ты не сюда, должно, попал, дядя Илья.

— Да, да!.. — торопливо закивала тетя.— Мы не просили... Ведь не просили, Проша?

— Не просили.

— Вы не просили,— улыбнулся Суховерхов,— а Советская власть вырешила. Вот так. Давай-ка, хлопец, распоряжайся да помоги.

Тут и Пашка вклинился, хлопнул Проньку по плечу:

— Ты что остолбенел-то? Вам привезли. Идем.

Пронька неуверенно двинулся к воротам. Там стояла подвода, груженная несколькими кулями и кулечками. Он вопросительно глянул на Суховерхова.

— Что брать-то?

— Что видишь, то и бери.

Пронька уже совсем растерялся, улыбнулся и даже немного зло бросил:

— Полно шутки шутить. Не до этого нам.

— Фу ты, господи! — рассердился Суховерхов.— Ну что ты, в самом деле! Все вам. Таскай, да побыстрей. Нам и к другим еще успеть надо.

И только когда Суховерхов взвалил один из кулей себе на спину, крякнул и понес в избу, до Пронькиного сознания наконец дошло все происходящее. Срывающимся голосом он закричал, будто его глубоко и незаслуженно обидели:

— За что, а? За что это нам, а, Пашка? Ты скажи?

И вдруг, прикрыв лицо руками, убежал в пустующий, развалившийся сарайчик. Вышел оттуда с покрасневшими глазами, когда Суховерховы уехали. В избе, заваленной кулями, сидела растерянная тетя. И точно, как только что Пронька, повторяла:

— За что такая милость? За что, Прошенька?