Повесть о красном Дундиче

— Графиня Делимбовская, — с вызовом открыла свою фамилию недавно истерично кричавшая дама, надеясь этим удивить окружавших ее всадников.

Третий пассажир, едва-едва приоткрыв отекшие от длительной попойки веки, отрекомендовался:

— Майор Чернов, адъютант его превосходительства Голубинцева.

— А я педикюрша его превосходительства, — сказала вторая дама и, уловив недоумение на лицах красноармейцев, вспыхнула.

— Это що це таке? — спросил Казакова сосед.

— Личная полюбовница, должно быть, — ответил тот, не задумываясь.

Напряжение разрядилось негромким смехом. Дундич сказал:

— Отвезите их в штаб. Там разберутся.

Слева из прилегающих к проспекту улиц плотными рядами вылетели конармейцы. В морозном воздухе над сверкающими клинками, над трепещущими красными знаменами покатилось слитное с конским топотом: «Да-а-ешь Рос-тов! Да-а-ешь!» Редкие выстрелы тонули в пучине голосов.

Первые полки Красной Армии ворвались в город. Навстречу им бежали толпы рабочих с красными повязками на рукавах, на шапках, на папахах. Люди бросались к лошадям, хватали бойцов за полы шинелей, обнимали кавалеристов. И что-то говорили, показывая в разные стороны.

А заставы белых, уже не оказывая сопротивления, откатывались к железнодорожному вокзалу. Оттуда доносились частые разрывы снарядов и то короткие, то длинные пулеметные очереди.

Но судьба города уже была решена. Ничто не могло остановить наступательного порыва буденовцев. И порукой тому было по-прежнему несмолкаемое грозное и решительное «Даешь Ростов!».

Еще раздавались там и сям вспышки ружейной перестрелки, еще на донской круче в районе моста бойко стучали пулеметы, а в центре города толпы жителей радостными криками приветствовали освободителей, улюлюканием и озорным смехом сопровождали каждую колонну пленных.

Только на опустевшей привокзальной площади Дундич обратил внимание на необычно ярко-оранжевую стену. Он повернул голову на восток, и на его лицо, усталое, осунувшееся от бессонной ночи, ласково прыгнул зайчик январского восхода.

Боярыня Морозова

Каких только необычных внешне, экзотических даже фигур не встречалось на революционных фронтах гражданской воины! Дисциплина в Красной Армии строилась на ходу. И единой формой не все части были обеспечены. Донашивались запасы одежды, сохранившиеся от старой армии. Наряду с этим среди командного состава были приняты френчи западных образцов, в кавалерии — рейтузы (чакчиры) и венгерки.

Весной восемнадцатого года приказом наркомвоендела была учреждена комиссия по выработке формы обмундирования, даже объявлен открытый конкурс. В нем участвовали такие видные художники, как Васнецов и Кустодиев. В январе девятнадцатого получил одобрение головной убор — шлем «богатырка». Первыми его надели иваново-вознесенцы, вступившие в отряд Михаила Васильевича Фрунзе, и шлем перекрестили во фрунзевку. Значительно позже он стал называться буденовкой.

Ровно через год после создания комиссии были установлены первые образцы новой формы одежды: пехотные и кавалерийские шинели, называемые кафтанами, из сукна защитного цвета, летняя рубаха, петлицы и кожаные лапти. Кафтаны и рубахи имели на груди по три застежки в виде хлястиков-планок из цветного сукна, различавшегося, как и петлицы, по роду войск, бойцы называли их «разговорами».

Однако вплоть до конца гражданской войны, как свидетельствуют новейшие справочники, «большая часть личного состава Красной Армии донашивала форму одежды старой армии». Значит, бывали и всякие исключения.

…После взятия Ростова наутро был назначен смотр частей. На рассвете отделенный Иван Середа поднял на ноги своих бойцов. Стали они коней чистить, амуницию в порядок приводить, карабины проверять. Одним словом, честь по чести готовиться к параду. Пришло время строиться, хватился отделенный — матроса нет, того, которого он сам на поруки взял. Случилось это так.

В бою под Новочеркасском эскадрой долго не мог прорвать линию обороны белых. Только конники приблизятся к окопам на пятьсот — шестьсот метров, как оттуда начинает бить пулемет. Несколько раз захлебывалась атака. Наконец, красные решили спешиться и по-пластунски подобраться к белякам.

И когда Иван Середа, богатырского сложения и такой же силы казак, подполз к брустверу, то увидел в длинном глубоком окопе лишь двоих убитых да возле пулемета то ли уснувшего, то ли мертвого матроса. Под большую голову матрос подложил руку. Услышав шорох, он быстро поднял усталое серое лицо, и пальцы его судорожно сжали рукоятку. Не помнит Иван Середа, как поднялся над пулеметчиком, как занес над ним приклад, опомнился, только когда оказался сбитым с ног. Так это было неожиданно и обидно для него, что от злости он зубами заскрежетал, будто гвозди грыз. Его, первого полкового силача, гнувшего подковы, как озерные камыши, свалили с ног. И кто? Какой-то матрос в черном бушлате. Рванулся Середа к своему врагу, ухватил его за вытянутую руку и бросил через себя. Вылетел матрос за бруствер, кинулся бежать. Видит, а кругом поднялись красные солдаты. Понял он, что не уйти ему живым, и сам прыгнул на Середу.