Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3

Настало лето, и, хотя было оно не более жарким, чем обычно, госпожа лежала в постоянном забытьи. Болезнь, не имевшая никаких определенных признаков, подтачивала ее силы, и день ото дня ей становилось хуже, хотя, судя по всему, особых мучений она не испытывала. «Что станется с нею?» – спрашивали себя дамы, и от страшного предчувствия свет мерк у них перед глазами.

Узнав, что состояние больной ухудшается с каждым днем, на Вторую линию приехала Государыня-супруга. Она должна была поместиться в Восточном флигеле. Приняла же ее госпожа в главном доме. Церемония встречи ничем не отличалась от обычной, но госпожа была глубоко тронута. Увы, ей не суждено увидеть, как дети Государыни станут взрослыми, она никогда не узнает, как сложится их дальнейшая жизнь…

Когда придворные, представляясь, называли себя[113], она внимательно прислушивалась к их голосам, невольно отмечая знакомые. Государыне сопутствовали высшие сановники. Госпожа долго беседовала со своей бывшей воспитанницей, которую давно не видела. Пока они разговаривали, вошел Гэндзи.

– Боюсь, что этой ночью я буду чувствовать себя изгнанной из родного гнезда птицей, – пожаловался он. – Весьма неприятное чувство. Но не хочу мешать вам…

И он удалился в свои покои. Его радовало, что госпожа поднялась, но, увы, сколь ненадежно было это утешение…

– Как жаль, что наши покои не рядом, – сказала Государыня. – Мне будет неловко просить вас приходить ко мне. А находиться при вас мне теперь невозможно…

Узнав о том, что Государыня изволила на некоторое время задержаться в главном доме, туда пришла госпожа Акаси, и они долго разговаривали втроем, поверяя друг другу самое сокровенное. Многое передумала за эти дни госпожа Мурасаки, но она была мудра, а потому не стала говорить о том времени, когда ее не будет. Она лишь сетовала на непостоянство мира, речь ее была спокойна, сдержанна, но полна глубокого значения. Такая печаль проглядывала во всем ее облике, что, пожалуй, в словах не было и нужды.

– Так хочется увидеть их взрослыми, – сказала госпожа, глядя на детей Государыни. – Пожалуй, это единственное, что заставляет меня сожалеть о разлуке с миром.

По ее лицу, по-прежнему прекрасному, текли слезы.

– Ах, для чего вы думаете об этом? – вздохнула Государыня и тоже заплакала.

– Да, кстати, могу ли я надеяться, – сказала госпожа, – что, когда меня не будет, вы возьмете под свое покровительство моих дам? Они долго служили в нашем доме, а как надежной опоры в жизни у них нет, их будущее внушает мне беспокойство.

Понимая, что не к добру теперь затевать такой разговор, она упомянула об этом вскользь, словно случайно вспомнив.

Скоро должны были начаться чтения сутр[114], и госпожа перешла в свои покои.

Однажды, когда ей стало немного легче, она подозвала к себе Третьего принца, выделявшегося среди братьев особой миловидностью и живостью нрава. Воспользовавшись тем, что рядом никого не было, она усадила его перед собой и спросила:

– Будешь ли ты вспоминать обо мне, когда меня не станет?

– Но неужели вы покинете меня? Я люблю вас больше всех, больше Государя и больше Государыни. Мне будет без вас очень плохо.

Мальчик тер глаза, стараясь не плакать. Он был так хорош, что госпожа Мурасаки невольно улыбнулась сквозь слезы.

– Когда ты вырастешь, ты будешь жить в этом доме. Видишь, в саду перед флигелем растут красная слива и вишня? Старательно ухаживай за ними и каждый раз, когда они будут цвести, приходи сюда любоваться цветами. Не забывай также подносить их Будде, – наставляла госпожа принца, а он, внимательно на нее глядя, согласно кивал головой, потом поспешно вскочил и убежал, чтобы она не видела его слез.

Этот принц и Первая принцесса с младенчества находились на попечении госпожи, и ей горько было думать, что она не увидит их взрослыми.

Наконец наступила долгожданная осень и принесла с собой прохладу. Госпоже стало как будто немного лучше, но вряд ли это улучшение могло быть продолжительным. Осенний ветер еще не «пронзал тоской» (350), но слезы не высыхали на рукавах.

Государыня-супруга готовилась к возвращению во Дворец, и, как ни жаль было госпоже расставаться с нею, она не смела ее удерживать, тем более что Государь то и дело присылал гонцов. Перед отъездом Государыня изволила пожаловать в покои больной, ибо та уже не имела сил прийти к ней сама. Как ни велико было смущение госпожи, она не могла отказаться от удовольствия видеть Государыню и постаралась принять ее как можно достойнее. За время болезни она очень похудела, но это нисколько не повредило ей, скорее напротив: какое-то особое благородство появилось в ее прекрасных чертах. В молодости госпожа была красива яркой, влекущей красотой, ее хотелось сравнивать с самыми благоуханными цветами мира. Теперь же в ее облике сквозило что-то необыкновенно утонченное. Чувствовалось, что она прозрела тщету мирских упований и обрела смирение, которое придавало ей неизъяснимое очарование и возбуждало невольное участие в сердцах окружающих.