Повесть о детстве (Художник Р. Гершаник)

— Я на одну минуточку, — оправдываясь, говорит Фрайман и, схватив Сему за руку, тащит его за собой.

В высокой светлой комнате, у стола, покрытого розовой, в цветочках, скатертью, сидит хозяин. На нем бархатная ермолка и черный гладкий сюртук с шелковыми лацканами. Он медленно тянет из блюдечка чай, и его кудрявые, чуть тронутые сединой волосы прилипли к мокрому, покрасневшему лбу.

— Я вам говорил относительно мальчика. Знаете, внук старика Гольдина.

Хозяин кивает головой и ловким движением забрасывает в рот три вишни.

— Он может вам пригодиться в лавке, — продолжает Фрайман, щуря глаза и заискивающе улыбаясь. — Почему мальчику не крутиться возле хорошего дела?

Хозяин кивает головой и, подняв пустой стакан, молча протягивает его прислуге. Девушка в белом платочке берет маленький чайничек и льет заварку, пристально глядя на хозяина. Магазаник внимательно следит за ней. Когда заварка достигает установленного уровня, хозяин кричит:

— Цы!

И девушка останавливается. Она ставит стакан на стол и осторожно набирает из сахарницы ложечку песку — одну полную, потом другую и опять выжидающе смотрит на хозяина. Магазаник поднимает руку:

— Цы!

Вынув из буфета банку с вареньем, девушка неуверенно кладет в фарфоровое блюдечко вишни. Раз, два, три… Бегло взглянув в тарелочку, хозяин властно цедит сквозь зубы:

— Цы! — и вспоминает наконец, что его ждут.

Подняв густые, лохматые брови, Магазаник удивленно смотрит на Сему.

Сема чувствует на себе острый, цепкий взгляд хозяина, но ему хочется смеяться. «Цы, — думает он, — цы! Почему же просто не сказать: довольно? Ой, боже мой, — цы…»

Фрайман незаметно наступает ему на ногу, и Сема плотно сжимает губы.

— Так вот он, этот мальчик, — говорит Фрайман.

Хозяин облизывает ложечку и задумчиво смотрит на Сему.

— Он вам пригодится, умный мальчик! — не унимается Фрайман.

Хозяин кивает головой. Сема нетерпеливо переминается с ноги на йогу. А вдруг Магазаник сейчас крикнет: «Цы!» — что тогда? Но бесстрашный Фрайман не останавливается:

— Ему можно прийти завтра утром?

Хозяин кивает головой и сосредоточенно давит ложечкой лежащие на дне стакана вишни…

Выйдя на улицу, Фрайман глубоко вздыхает и, положив руку на плечо Семы, важно спрашивает:

— Ну, как тебе понравился наш разговор?

Сема насмешливо отвечает:

— Очень.

Но Фрайман не замечает насмешки:

— Ты заметил: он мне ни одного плохого слова не сказал!

— Но он же все время молчал?

— Ай, что ты понимаешь! — с возмущением говорит Фрайман. — Другие бы мечтали о таком приеме. И какое обращение! Вот это я понимаю — богач!

Но Сема не разделяет восторгов Фраймана:

— Значит, мне завтра прямо в лавку?

— Да, — отвечает Фрайман и, хмуро взглянув на Сему, строго произносит: — Цы! Цы!

* * *

Хозяин Семы был человек со странностями. К сорока годам он имел уже хорошее состояние, вложенное в дела верные и приносящие солидный доход. Лучшие дома в местечке принадлежали ему. В двух банках Киева — Азовско-Донском и Торгово-Промышленном — Магазаник имел кредит. Он был обладателем ценных бумаг и умел ими пользоваться. Но за все время он почти не выезжал из местечка. Как купец второй гильдии, он имел даже право побывать в Петербурге, но его не тянуло в столицу. «Что я там не видел? — спрашивал он. — Мне и здесь хорошо».

Его дела требовали людей. Ему нужны были помощники дешевые и выносливые. Но Магазаник никому не говорил об этом. Он был девятым сыном заурядного меламеда и самым удачливым. Он нажил состояние, его братья нажили горб. Так почему не помочь им, их детям, их дальним и близким родичам?

К Магазанику приходили племянники и племянницы. Они говорили то, о чем думали их матери и отцы. Они просили денег. Магазаник отвечал им: «Денег я вам дать не могу, но сердце — не камень. Я вам помогу заработать деньги!»

В заброшенных местечках, в окрестных деревушках, на базаре и на бирже он разыскивал родственников. Все с удивлением следили за молодым купцом: добрая душа, дай бог ему здоровья! И он находил двоюродных братьев своей матери, троюродных племянников своего отца, находил и давал им кусок хлеба. В лавках Магазаника не было ни одного чужого человека — от мальчика до приказчика все были связаны с ним родством, хотя бы самым отдаленным, и все чувствовали себя обязанными ему. Разве не протянул он им руку в трудную минуту? Да, протянул. Разве не кормит он их сейчас? Да, кормит. И разве это не божеское дело?

Магазаник был верный слуга богу, но больше всего он думал о себе. Чужие руки в деле — опасные руки, и он с удовольствием посматривал на своих служащих: это сын покойной тети Ривы, это сын дяди Шлемы, а это муж дочери дяди Шлемы. Все свои, все родные, все желают ему добра.

Однажды к Магазанику пришел его брат Нахман, чахлый человек с впалой грудью. Он дышал со свистом, и руки его дрожали.

— Соломон, — сказал он Магазанику, — вы (все братья говорили ему «вы») мне все-таки мало платите.

Магазаник улыбнулся и ласково взглянул на брата:

— Ну какие могут быть счеты между родными! А? Сам подумай: я тебе чужой или ты мне — человек с улицы? Разве не одна мать несла нас под сердцем?