Повесть о детстве

"Разрешите, вашбродь, купить мне коровенку Юлёнковых.

Сколько положите - внесу сей минут". А пристав на него - как пес- "Гав, гав, кто такой? Зачем тебе коровенка?" - "Для хозяйства, вашбродь. Я солдат. Георгиевский крест имею, с турком воевал". - "Ага, герой, бает, честь отдаю георгиевскому кавалеру. Вынимай пятишну и бери".

Дед лег на лавку, положил голову на колени бабушки и блаженно закрыл глаза, когда она начала деревянной гребенкой и пальцами перебирать его волосы.

- Он хоть и табашник, и бродяга, и еретик, а человек хороший. Я его сколь годов знаю. Ты, Васька, зло свое из головы выкинь. Проучил он тебя, и ежели что - опять в дураках будешь.

Отец молча и угрюмо встал, снял шубу со стены и, накинув ее на плечи, вышел из избы.

- Отпустил бы ты его на сторону, отец. Едоков много, а земли-то на одну борозду.

Но дед уже храпел, сотрясая воздух, и чудилось, что от его храпа дрожали и стена и печь, а тараканы испуганно разбегались в разные стороны.

XX

Коровенку свою Юлёнков опять загнал в хлев, а вечером, когда все мы сидели за столом и ужинали, он пришел к нам и, крутя головой, бормотал сквозь смех:

- Ввалился в избу-то... слезами весь изошел... а мою пестравку, гляжу, швец за рога тащит. "Ваня, кричит, получай свою скотину! Чуть, бает, по дороге не сдохла. Накорми, напои ее!" А баба лежит и стонет: "Иди, в ноги Володимирычу поклонись!" Выбежал я и брык ему в ноги.

А потом зло взяло, ору: "За то, что корову привел, сто раз в ноги поклонюсь. А за то, что обохалил меня, зубы тебе выбью. Нищим ты меня сделал, милостыньку подал, без ножа зарезал. Теперь каждый пальцем будет в меня тыкать.

"Нищий, нищий! Коровий пасынок!"

Дед вскинул на него жесткие глаза и пошевелил бровями.

- А я на месте Володимирыча схватил бы тебя за вихры да заставил бы себе валенки целовать. Чего бы ты сейчас без коровы стал делать? Помер бы со своей Акулиной-то...

Ванька заерзал, вскочил с лавки, закричал и замахал руками:

- Да ведь, дядя Фома! Чай, честь-то дороже денег. Доброе-то имя слаще коровьего вымя. Хоть бы тебе доведись - заплакал бы от обиды. А я надел имею, хозяин.

- Надел!.. Корове на хвост надел...

Сыгней весело съязвил:

- У тебя, Ваня, честь-то семишник стоит. Это про тебя, что ли, песня поется?

Сидел Ваня на диване,

Чай с лимоном распивал..

Ванька заиграл локтями, заломался, выставил одну ногу, потом другую и хвастливо залопотал:

- Швеца-то я вмиг поразил. Видит, не купишь Юлёнкова. Хлоп-хлоп глазами-то, вошел в избу к Акулине. Со мной-то ему стыдно калякать, совсем я его сконфузил. Подходит к бабе и бормочет: "Корову-то, бат, я тебе, Акулина, выкупил. Храни ее. А на твоего дурака глядеть мне мочи нет". Вот как я его подшиб. А что с бабы взять: сползла на пол да ноги ему обнимает. Кричит дура: "Век буду за тебя бога молить, спасет тебя господь от бед и напастей". А он поднял ее, как курицу, - высохла вся, - и на кровать положил. "И чего, бат, ты, Акулина, жизнь свою с этим дураком загубила? Эх, баба наша русская!" Выбежал я за ним, а он слезы вытирает.

Бабушка перекрестилась и вздохнула.

- Человек-то какой.. Господи!.. Сам-то пропадает в нечистой вере...

Ванька вдруг обмяк, пошел к двери и прислонился спиной к косяку.

- Бедность заела, шабры... хоть ложись да помирай...

Акулина-то от голоду с душой расстается. Куска хлеба нет.

Да и корова сдохнет.

Он махнул рукой и вышел, забыв надеть шапку.

Отец сидел и угрюмо молчал. Он как будто совсем не слушал Юлёнкова: он презирал его и пренебрегал им. Но видно было, что болтовня Ваньки растревожила его.

- И кому добро сделал - дураку беспутному! - ворчал дед. - Пять целковых выложил!

- Чай, не Ваньку он, а бабу пожалел, - недужным голосом пояснила бабушка. - Акулина-то всю жизнь промаялась с ним, непутевым. Господь привел, хоть сторонний человек ее приветил.

Мать сидела с краю скамьи, рядом со мной, и вздрагивала.

Дед поучительно рассуждал:

- Добро надо с расчетом делать, по-хозяйски. Добро прибыль любит. А какой толк добро на ветер сеять? Толкуешь: Акулина, Акулина... Она в гроб глядит, Акулина-то У нее и дети-то все сгинули.

- А баба-то была какая умная да рачительная, Акулинато! - соболезновала бабушка. - Хоть и чеверелый был Ванька-то да ветрогон, а бабу-то в чахотку вогнал. Пока она с ним возилась, - а уж чахла, - детишки от брюшка да от горлышка умерли. Все прахом пошло.

Отец угрюмо заключил:

- Не впутывался бы не в свои дела Володимирыч-то.

От большого ума лохмотья да сума, а барыша ни шиша.

В любой избе свой домовой. Ванька Юлёнков хоть дурак, а своим норовом живет.

Дед покосился на отца и сердито сдвинул брови.

- То-то вы с Ванькой за норов свой боками платитесь.

В избу неуклюже ввалился дядя Ларивон. Он положил

три поклона, странно болтая лохматой головой. Борода у него заправлена была за воротник шубы - значит, он был трезвый.

- Здорово живете! - пропел он и стал срывать сосульки с усов. - Не обессудьте за поздний час: пришел к сватьям да к шурину с сестрицей потужить да порадоваться..