Повесть о детстве

Отец волновался и тоже был бледен. Он злобно оглядел мать и цыкнул на нее:

— Садись! Чего стоишь… дьявол!..

Бабушка не заступилась за мать: она считала, что невестку поучили кстати, что невестка должна привыкать к самоунижению.

Только Катя звонко выкрикнула:

— Да чего вы бабенку-то мордуете? Эко, какое дело сделала! У нее сердце заходится, больная она, а вы ее долбите.

Тятенька-то ведь рази что понимает?

— Я те вот косы-то выдеру. Ишь выскочила… кобыла чала! Тебя не спросили.

— Ты, тятенька, меня не трог…

— Молчать!

Дед ударил кулаком по столу, и от удара и чашки, и хлеб, и солоница подпрыгнули с грохотом и треском. Катерина ухмыльнулась и равнодушно сказала:

— А ты, тятенька, протягивай ложку-то с молитвой… а то других в гнев вводишь… бога гневишь…

Ужин кончился молчанием: все были подавлены, все боялись дышать. Казалось, что вместе с тюрей все стараются проглотить ложки. А дед был доволен, — он истово собирал пальцами крошки и клал их в рот, потом всей сучковатой пятерней схватился за бороду.

— Ну-ка, мать, вставай! Поднимайтесь! Молиться надо… Убирайте со стола!..

Вставали гурьбой в прежнем порядке на молитву. Потом дед опять садился за стол и, отдыхая, делал распоряжения по хозяйству.

— Завтра на мельницу надо, Васянька. Два мешка смелешь на сита. Сыгней, иди проворней, гнедку корму замеси, да напоить надо! Титка! Корове дал соломы-то? То-то, а то все вы только и норовите работу бросить — да на улицу.

Назем-то на дворе не вычистили… лодыри! Семка, Федька!

Чтобы завтра чуть свет — за грабли!.. На поле надо вывозить…

Помню один из таких вечеров. Отец сидел на почтительном расстоянии от деда и напряженно тер глаза ладонями: это для того, чтобы не глядеть на деда. Он делал вид, что занят этой работой серьезно. Как обычно, он обсуждал с дедушкой план завтрашних работ с достоинством большака и рассудительного хозяина. Только иногда он бил ногой кошку под столом.

Женщины сели за свои гребни и пряли куделю. Бабушка в чулане бормотала что-то про себя, звенела посудой, чугунами.

Мы с Семой забрались на печь и скрылись в темноте, чтобы нас не видели.

Тит и Сыгней перемигнулись и стали одеваться. Я уже знал, что они собираются на улицу, на гору, к ребятам — подраться на кулачках и пройтись под гармонь через все село.

— Куда это вы? Валенки надо подшивать. Федянька одну кафизму прочитает — слушать надо.

Сыгней с готовностью, скороговоркой ответил:

— Мы на двор, тятенька. Лошади надо замесить… Сейчас только говорили. Овец поглядеть надо. Пестренькая-то су ягнится.

Он умел ловко заговаривать зубы. Незаметно вместе с Титом они исчезли за дверью.

— А Сыгнейку женить надо — избалуется, — деловито решил дед. — Да и бабу надо лишнюю в дому: твоя-то вон и денег тех не стоит, что в кладку дали.

Отец сидел хмуро и нелюдимо.

— Ежели женить Сыгнея, батюшка, так надо овец продавать. Чего же у нас останется?

Дед важно доил свою бороду.

— В извоз поедешь… от Митрия Стоднева. В Саратов!

Кожи повезешь. Мед. Хлеб. Сходно.

— А как же без лошади дома-то?

— У Каляганова кобыленку возьму. Поедешь в извоз с шабрами. Готовиться надо.

Мать испуганно глядела на отца. Он не обращал на нее никакого внимания.

Катерина съехидничала, прислушиваясь к пению веретена и поплевывая на пальцы, которые быстро и ловко тянули и крутили нитку у самой шелковистой мочки:

— Хоть бы сам-то тятенька в извоз поехал на придачу к братке — все-таки вздохнули бы вольготней…

Отец смотрел на нее из-за ладони неодобрительно, но в глазах играли лукавые огоньки. А дед веско изрек:

— Вот и Катьку надо с рук сбыть. Засиделась. Рази тоже до двадцати годов в девках сидеть? Сватьев надо звать.

— Сначала бы ее, батюшка, надо выдать, а потом и Сыгнея женить. Теперь кладка-то дороже стала — целковых двадцать. Вот то же на то же и выйдет.

— Поговори у меня! — цыкнул на него дедушка. — Без тебя ума нет?

Дед не терпит, когда при нем высказывают свои суждения: сыновья должны беспрекословно выполнять его приказания — не перечить, не советовать. Какие могут быть свои мысли у молодых? Жизнь прожить — не поле перейти.

У него, у старика, на теле столько рубцов, что, если сложить года всех его детей, это число составит только часть этих следов. Он, старик, весь прошит кнутьем и кулаками: он вышел из барщины. Он знает, что такое власть барина-самодержца: ты червь под ногою владыки, тебе ничего не принадлежит — ни колоса, ни волоса. У тебя есть голова на плечах, чтоб иметь помыслы, есть руки, чтобы выполнять труд, есть ноги, чтобы ходить, но ценность человека определяется волей барина. Воля твоя — воля барина, руки твои — желанья барина, ноги твои — капризы барина. Вот его, деда, однажды барин заставил сто раз бесперечь прыгать через дугу. Сорок раз прыгнул — за дугу задел, и она упала. Барин повелел ему дать сорок кнутов, а после порки опять приказал прыгать сначала. Он согрешил — схитрил, обманул барина, тайно проявил своеволие: задел дугу на десятом разе — думал, что барин ему даст только десять кнутов.