Повесть о бедных влюбленных

Но неожиданно Маргарита покраснела и, улыбнувшись, заметила:

– Впрочем, сама-то я не на месяц, а на целых четыре года старше Коррадо. Как видишь, я подала тебе пример.

Бьянка убирает посуду в буфет и думает, как все это странно. Вот она была так уверена, что может влюбиться только в человека, имеющего «жизненный опыт», высокого, безупречно одетого, с твердым взглядом и с сединой па висках (но только на висках!), в такого человека, который мог бы ее понять. В первое время после помолвки Милены она отговаривала подругу, потому что Альфредо казался ей слишком молодым – ему только двадцать три года, а когда Освальдо сделал Бьянке предложение, она обошлась с ним, как он того заслуживал (разве может понять женскую душу какой-то коммивояжер?). И что же, она влюбилась в типографского ученика, да так, что потеряла сон, до такой степени влюбилась, что сегодня на свидании даже не заметила, что на нем короткие штаны. (Но профессия печатника – достойная профессия. Помни, Пьянка, он печатает книги. Это почти то же, что писать их самому! Ну а брюки… что же… он их удлинит!)

– Как его зовут?

– Марио. Красивое имя, правда?

– До свидания, Мачисте, спокойной ночи!

Ушел одиннадцать часов вечера, а сапожник все еще сидит на ступеньках крылечка и не идет спать. Он беседует с Нанни, тот высунулся из окна и подает сапожнику реп лики. Немного поодаль, возле дома номер один, женщины, собравшись в кружок, ведут беседу; собственно, говорит одна Клоринда. В кругу женщин сидит и Арманда, мать чернорубашечника Карлино, седовласая, кроткая старушка с кроличьими глазами.

Воздух на улице тяжелый, писсуар все еще засорен, мусорные ящики и конюшня на виа дель Парлашо, выходящая окнами на нашу улицу, своим зловонием отравляют воздух. Вверху клочок безлунного неба, и на нем! кое-где разбросаны звезды. На обоих концах улицы горят фонари, свет падает нешироким кругом лишь у фонарных столбов. Виа дель Корно погружена в темноту, люди узнают друг друга только по голосу.

– До свидания, У го.

Во всех домах окна распахнуты настежь, люди хотят насладиться прохладой, ждут свежего ветерка, а его все; нет и нет. Свет во всех домах потушен, что ему зря гореть? Только комары налетают, да счетчик крутится. Клара и Бруно, облокотившись на подоконник, обмениваются через улицу прощальными пожеланиями перед сном. Обоим кажется, что именно сейчас им нужно сказать друг другу самые задушевные слова, какие можно произнести лишь вполголоса.

– Привет вам, женщины.

– Спокойной ночи, Уго.

У зеленщика Уго сегодня на сердце тяжело, и потому воздух на улице кажется ему особенно душным. В накинутом на одно плечо пиджаке, засучив рукава рубашки, он медленно поднимается по лестнице. Ноги его точно свинцом налиты. Наверно, Уго впервые замечает, что и его тело может поддаться болезни, и он, так же как Синьора, может слечь в постель и будет ждать избавительницы-смерти. Ощупью он добирается до своей комнаты, раздевается донага, не включая света, закуривает сигарету. Потолок в комнате низкий, простыни еще теплые от солнца, и кажется, будто их только что выгладили горячим утюгом: уходя из дому, он забыл спустить жалюзи. Уго лежит на спине и курит. Обстановка в комнате самая скудная: кровать, возле нее стул, у стены комод и на нем зеркальце, тумбочка с будильником. На комоде гребешок, воткнутый в щетку для волос, зубная щетка, баночка брильянтина, пакетик с зубным порошком, мыльница. А по бокам, друг против друга, две фотографии в картонных рамках. Налево – фотография покойных родителей. У отца крахмальный воротничок подпирает подбородок, у мамы прическа, как у прекрасной Отеро [10]; оба они очень серьезны и словно чем-то испуганы. У мамы напряженное выражение лица, губы крепко сжаты, точно она хочет сдержать крик. Отец косил на один глаз, но фотограф подретушировал его. В рамке справа – портрет Ленина. Он смотрит прямо на отца. Портрет вырезан из газеты к наклеен на картон. Изображение немного пожелтело, но Ленин, упрямо наклонив голову, уверенно пробивается сквозь эту желтоватую дымку. Уго не различает его со своей кровати, но он и так видит Ильича, точно живого, видит отчетливо, как днем, совсем близко от себя, словно на залитой солнцем лужайке. Больше того, Ленин для Уго как-то по-особому живой; он мысленно воссоздает сто облик и придает Ильичу черты лица и рост, которые ему нравятся, наделяет его самым приятным голосом. Недавно на собрании выступавший товарищ настойчиво повторял:

– У кого есть фотографии, брошюры, ценные документы – спрячьте их в надежное место. В первую очередь это должны сделать товарищи, наиболее известные полиции.

Мачисте толкнул Уго локтем, как бы желая сказать ему: «Что я тебе говорил!»

Выступавший товарищ был крепыш, невысокого роста – наверно, такого же, как Ленин?

– Возможно, нам придется перейти на нелегальное положение. Да мы, по сути дела, уже полгода находимся в подполье.

Все закивали головой в знак согласия.

– Теперь перейдем к обсуждению.

Тогда поднялся один из товарищей и сказал: